В осажденном городе

Зимою одиннадцатого года в Москве Бориса Шалдыбина арестовали за участие в студенческих волнениях, через некоторое время выслали на станцию Рамзай, где жили родители, под надзор полиции.

Когда он приехал в Пензу и явился в жандармское управление на регистрацию, его снова посадили в тюрьму, затем освободили под поручительство отца. Месяца полтора жил в Рамзае, а потом поехал в Пензу, снял квартиру и стал давать частные уроки: до ареста он учился в Московском университете.

Вскоре Шалдыбин обнаружил, что за ним ведут неотступное наблюдение филеры жандармерии. Хозяин квартиры под большим секретом признался: его вызывали в полицейский участок, расспрашивали о поведении квартиранта и предупредили, чтобы домовладелец нашел предлог и отказал Шалдыбину в квартире, предупредив: «Если не сделаешь этого, вместе с Шалдыбиным пойдешь по этапу».

Борис возвратился на станцию Рамзай, жил у отца. В тринадцатом году Якова Васильевича Шалдыбина беспричинно арестовали, через несколько дней освободили. Железнодорожная администрация издала приказ: снять его с должности начальника станции Рамзай и назначить товарным кассиром на станцию Пачелма. Отец жаловался сыновьям на то, что жандармы вмешиваются в его служебные дела, всячески притесняют.

— Я думаю, жандармерии было известно о переписке отца со старшим сыном Николаем. Отец разделял политические взгляды революционно настроенного сына. Конечно, и мы с Константином, участвуя в революционных событиях тех дней, бросали тень на отца, — сказал Шалдыбин.

— Скажите, Борис Яковлевич, не подозревал ли ваш отец кого-нибудь из своих знакомых в связи с жандармерией?

— Подозревал. И мне, и брату Константину он говорил, что на него доносит Евдоким Пилатов, который без видимых причин часто приходил к нам на квартиру. Вначале отец доверял Пилатову, через него посылал нам продукты, письма. Но потом понял: интерес Пилатова к нашей семье выходит за рамки нормальных добрососедских отношений… Но говорят, не пойманный — не вор, — сказал в заключение Шалдыбин. — Пилатова дважды арестовывали и оба раза освобождали, стало быть, ничего уличающего не удалось собрать…

На второй день Прошин встретился с Константином Шалдыбиным, который подтвердил рассказ брата.

В двенадцатом году Константин — тогда студент Петербургского университета — также был арестован за участие в студенческих волнениях, вызванных трагическими вестями о том, что на приисках Ленского золотопромышленного акционерного товарищества «Лензолото» убито и ранено более пятисот рабочих, которые хотели вручить жалобу на произвол властей. Константин жил под надзором полиции в Рамзае и в Пензе. В отношении Пилатова рассказал: Евдоким Григорьевич часто бывал в их семье, оказывал мелкие услуги.

Уже после победы Октябрьской революции, когда Константин продолжал учебу в Петрограде, отец писал ему, что Пилатов был жандармским шпиком и постоянно вел наблюдение за их семьей. Какими сведениями располагал отец об этом, он ничего не знает.

Итак, расследование снова зашло в тупик. Прошин с горечью отложил дело: не хотелось признаваться в том, что потерпел поражение, а недостаток опыта в раскрытии такого рода дел заставлял опускать руки. «Ладно, отложу до лучших дней, должен же быть какой-то выход», — подумал Прошин, укладывая папку с документами на самую нижнюю полку сейфа.

В конце недели Василий на извозчике привез из родильного дома жену и сына. Анна и он, думая над тем, как назвать сына, не сговариваясь, остановились на одном и том же имени — Борис.

После родов Анна выглядела бледной, похудевшей и усталой, но ему она казалась еще милее. Они прожили вместе шесть лет, и, странное дело, за эти годы их любовь не охладела, не вошла в привычку; напротив, они стали ближе друг другу, как бы слились в одно целое.

И когда кто-либо из товарищей начинал в его присутствии жаловаться на свою жену или похваляться случайными связями с другими женщинами, Прошин уклонялся от таких разговоров: они были неприятны ему, вызывали чувство глубокого отвращения и брезгливости.

V

Много дней Прошин думал над тем, как выйти из тупика по делу Пилатова. Чем бы он ни занимался в те дни, мысль о горестных судьбах рамзайских революционеров не покидала его.

Прошин снова побывал в Рамзае и Мастиновке, поговорил со стариками, но ничего нового о Пилатове выяснить не сумел. Тогда он решил еще раз придирчиво изучить все материалы, собранные в папке «Филеры и агенты жандармского управления».