В осаде (СИ)

Я слабый человек. Я вспоминал тебя, и мне снова захотелось быть с тобой. Но это возможно только в будущем. - И я себя оборвал. Человек слаб. Он в будущем ищет спасения от настоящего. И он становится пророком. Неважно, что его пророчества - это всего лишь его фантазии. Они его спасают, а разве пророчества, в том числе и пророчества пророков, не затем, чтобы спасти? Вот как интересно получается. Человек ищет спасения от настоящего - и он становится пророком, пророком себя. Да, именно тем и отличается пророк-человек от пророка-пророка, что человек пророчествует себе, а пророк - другому. В любом случае, пророком может быть лишь тот, кому в настоящем тесно. Мне тесно в настоящем: я знаю, что они все умрут, и солдаты и горожане один за другим погибнут на стенах, а потом придёт черёд женщин и детей, - и мне в этом тесно. Но я не пророк, потому что я знаю, что морали нет. Ты была рядом - и я тебя любил. Ты исчезла - и я думаю, что, наверное, полюблю другую. Даже не так, а так: я хочу полюбить другую. Только пока не получается. Мне плохо оттого, что некому убаюкать мою руку, самому мне неинтересно. Ну, и где мораль? Я готов трахать всю жизнь и быть ей верным ту, что сейчас спасёт меня от моей боли, и мне плевать на то, что есть ты, ибо я знаю: ты бросила меня. Поэты всех времён говорили про вечную любовь, сквозь время и расстояние. Я не самый плохой человек, я тебя любил, и, наверное, люблю. Но происходит то, что выше морали. Я уже говорил об этом. Без насущного нет прекрасного. Появится она - и цветок поднимется, и на росе в его лепестках заиграет солнце. Я это чувствую. Да, она будет не ты. Мораль говорит, что для меня она должна быть хуже тебя. Для меня. И та же мораль говорит одновременно: не считай себя выше других. То есть, то, что, как я думаю, должно быть лучше для меня, не обязательно будет лучше. То есть, другая может быть лучше тебя, но я должен выбрать тебя и одновременно с этим знать, что я выбрал тебя, а не её только потому, что считаю себя выше других. Что, любовь попирает мораль? Я люблю, и поэтому мораль для меня необязательна? Так что же вы, старейшины и мудрецы, осуждаете тех, кто бросает своих скисших от времени жён ради молодых играющих солнцем тёлок? Если это любовь, конечно. Мораль. Мораль. Мораль. Так, вот, милая. Я, человек, преступивший мораль, потому что я преступаю свою любовь, я человек, следующий морали, потому что та, что убаюкает мою руку, будет со мной до конца жизни единственной. Это моя мораль. Мораль говорит, и жрецы повторяют, не устают повторять: люби жену свою. Но сердцу не прикажешь, и следовательно, люби жену свою означает лишь: уважай жену свою. И те козлы, что бросают своих скисших от времени жён ради молодых играющих солнцем тёлок - послушай меня, милая - они приняты в Храме. Они, те, что преступили закон Храма, приняты. Они, эти козлы, любят говорить: "...Храм...Бог...пойти в Храм помолиться Богу..." Если бы жрец, Храм отказал им, они бы не говорили: Храм, Бог, - они бы поносили и Бога, и Храм. Ты спросишь, хорошо ли это было бы? Я думаю, да. По крайней мере, люди видели бы их настоящее лицо. Хотя...это примета моего города - смотреть в лицо и не видеть лица, не хотеть видеть...примета города или примета времени? Я часто думаю о том времени, когда жрец Храма однажды сказал пришедшему к службе козлу: можно, войди. Когда жрец Храма решил, что он, жрец, выше закона Храма, и не он служит Храму, а Храм служит ему. Он, жрец, схватил Хозяина Храма за бороду, наклонил к себе и прошипел ему: "Cлышь, Ты, отвали". И сам стал хозяином. А Хозяин Храма утёрся и побрёл по пустыне, гонимый и палимый, и с тех пор ищет себе пристанище. Но к какому бы Храму Он ни приткнулся, Он везде слышит: "Слышь, отвали, не до Тебя. Ты сделал Своё дело, теперь - отвали". Настало время новых хозяев. Когда была разорвана священная страница? Как бы я хотел жить в этом времени. Не чтобы спасать, а чтобы умереть тогда, именно тогда. Потому что я знаю, что те, кто тогда умер от рук Завоевателя Времени, сейчас имеет Часть. Они сопровождают Хозяина Храма в Его поиске, и вместе с Ним найдут и будут. Современных жрецов винить нельзя: их так научили. Нельзя винить и козлов: им разрешили свыше давным-давно, во времена, когда паломники вступали на путь к Храму лишь с войском не менее ста человек. Кого же винить? Дрогнувшего жреца. Когда государь выбрал себе новую тёлку, жрец не посмел отказать ему, ибо испугался. А потом разрешил и другим, чтобы выглядеть честным...или чтобы выглядел честным Хозяин Храма и чистым - Храм. Он, принятый в круг сияния алмаза, присвоил алмаз. У кого этот алмаз сейчас? Кому он его передал, когда умирал, когда говорил ему, шептал в предсмертном хрипе слабости: "Я не смог...Храм бы погиб...я не виноват...возродится..."? Этот алмаз сейчас в надёжных руках и ждёт своего времени. Может быть, это наше время? Я не знаю путь мистического алмаза и не знаю, где он. Я лишь помню его сияние. Оно протекло по моим меридианам, и я сумел их замкнуть, чтобы оно не покинуло меня. К сожалению, я мало знаю. Только то, что мне дано узнать из себя и что осветило во мне это сияние. Сколько меня ещё осталось? Или конец близок? Кто знает, кто знает. Пройду ли я свои сто двадцать тысяч шагов, или они будут пройдены случайными людьми над моей могилой? Сейчас ничего неизвестно. Прости, милая. Без насущного нет прекрасного. У меня будет другая. Потом. После того, как зеркало колдуньи ответит на мой вопрос. Почти всегда человек знает то, что он хочет. И я не знаю, действительно ли я знаю ответ, или хочу такого ответа? Посмотрим. Как болит рука...как хорошо. Может быть, эта боль спасёт город? Ведь кроме этой боли, у меня ничего нет, только грош. Грош - это всё, что у меня есть, всё, что я могу предложить за свою жизнь, когда озверевший и опьяневший от крови солдат появится на моём пороге. И лишь моя боль может помешать мне, запретить протянуть ему этот грош, и лишь она может довести меня до безумия и заставить взять меч: я не хочу расставаться со своей болью, я хочу увидеть, чем она закончится. Чем закончится моя боль, чем закончишься ты, чем закончится балаган вокруг меня; я не кидаю грош за вход, я предлагаю себя. Себя - мою боль, мою тебя, государя и Храм. Я мог бы предложить ещё город, но он - не моё, он пусть торгуется за себя сам. Сейчас, когда боль наросла, я встал, подошёл к тому углу, где ты пряталась, и взял назло бедной левой рукой свой двуручный меч, взял, сжал крепко, и быстро и легко поднял его. Как больно поднимать меч. Я слышал, кто-то говорил: не мир принёс я вам, но меч. Как, должно быть, ему было больно. Я уже брежу. Это бред. Я просто ищу придурков помимо себя... Вот...меч выпал. Не от боли, а просто - рука не моя уже. Надо уснуть. Уснуть. Я забыл о колдунье. Надо обязательно поспать. Иначе я спрошу не о том. Между двумя людьми всегда стоит сон. Я проснусь, и буду другим. Сияние даёт знание, в том числе и мелочей.