В одном лице

И тут на следующем ряду, позади нас, появилась Джи. Разумеется, мои актеры услыхали, что разговор идет на повышенных тонах; вероятно, они за меня беспокоились. Несомненно, они слышали, как злится Киттредж-младший. Я же был в нем разочарован: я видел в нем лишь незрелую копию его отца.

— Привет, Джи, — сказал я. — Манфред пришел? Мы готовы?

— Нет, Тибальта все еще нет, — сказала Джи. — Но у меня вопрос. Про мою самую первую реплику в пятой сцене первого акта, после того как Кормилица сообщает мне, что Ромео из семьи Монтекки. Ну, когда я понимаю, что влюблена в сына врага.

— И что там с этой репликой? — спросил я; было ясно, что она тянет время. Мы оба ждали, когда же появится Манфред. Где же мой необузданный Тибальт, когда он так нужен?

— По-моему, она не должна звучать так, будто я жалею себя, — продолжила Джи. — Мне Джульетта не кажется нытиком.

— Нет, она не нытик, — ответил я. — Джульетта может порой звучать как фаталистка, но жалеть себя она не должна.

— Ладно, давайте попробую, — сказала Джи. — Кажется, я поняла: надо просто сказать это как есть, не жалуясь.

— Это моя Джульетта, — сказал я Киттреджу-младшему. — Джи — лучшая из моих девчонок. Ну что ж, — сказал я ей. — Давай послушаем.

— «Одна лишь в сердце ненависть была — и жизнь любви единственной дала. Не зная, слишком рано увидала. И слишком поздно я, увы, узнала!» — произнесла моя Джульетта.

— Лучше и не скажешь, Джи, — сказал я, но Киттредж-младший внимательно посмотрел на нее; я не мог понять, восхищается он ей или что-то подозревает.

— Что за имя такое — Джи? — спросил ее сын Киттреджа. Я заметил, что моя лучшая актриса стушевалась; перед ней был красивый, явно опытный мужчина — и не из академии Фейворит-Ривер, где Джи завоевала всеобщее уважение и развила уверенность в себе как в женщине. Я видел, что Джи в себе сомневается. Я знал, о чем она думает, стоя рядом с Киттреджем-младшим, под его испытующим взглядом. «Убедительно ли я выгляжу?» — гадала Джи.

— Джи — просто выдуманное имя, — сказала она уклончиво.

— А настоящее? — спросил сын Киттреджа.

— Я родилась Джорджем Монтгомери. Скоро я стану Джорджией Монтгомери, — сказала Джи. — А сейчас я просто Джи. Я парень, который превращается в девушку, — я совершаю переход, — сказала моя Джульетта Киттреджу-младшему.

— Лучше и не скажешь, Джи, — повторил я. — По-моему, ты все отлично объяснила.

Довольно было одного взгляда на сына Киттреджа, чтобы увидеть: он понятия не имел, что Джи в процессе смены пола; он не знал, что она храбрый трансгендер на пути превращения в женщину. Довольно было одного взгляда на Джи, чтобы понять: она знает, что она убедительна; думаю, это и придало моей Джульетте уверенности, прозвучавшей в ее голосе. Теперь я понимаю, что если бы в тот момент сын Киттреджа позволил себе какую-нибудь дерзость, я бы вышиб из него дух.

Тут как раз явился Манфред. «Борец пришел!» — крикнул кто-то — вероятно, Меркуцио или Бенволио.

— Тибальт объявился! — крикнула нам с Джи моя здоровенная Кормилица.

— Ну наконец-то, — сказал я. — Мы готовы.

Джи уже неслась к сцене — как будто вся ее судьба зависела от этой задержавшейся репетиции.

— Удачи, ни пуха ни пера! — крикнул ей вслед Киттредж-младший. Я не смог понять, была ли в его голосе насмешка: он и в этом походил на отца. Что это было — сарказм или искреннее пожелание?

Тем временем решительная Кормилица отвела Манфреда в сторонку. Несомненно, она вводила вспыльчивого Тибальта в курс дела — то есть объясняла, что в зале сидит какой-то тип, как она назвала Киттреджа-младшего. Я уже провожал сына Киттреджа к проходу между сиденьями, в сторону ближайшего выхода, и тут в проходе возник Манфред — готовый к бою, как и его персонаж.

Если Манфред хотел сказать мне что-нибудь не предназначенное для посторонних ушей, он всегда переходил на немецкий; он знал, что я когда-то жил в Вене и еще не все позабыл. Манфред вежливо спросил — по-немецки, — не может ли он чем-нибудь помочь.

Ебаные же борцы! Я заметил, что у моего Тибальта не хватает половины усов; врач был вынужден сбрить ему усы с одной стороны, чтобы наложить швы! (Перед премьерой Манфреду придется сбрить и вторую половину; не знаю, как вы, а я еще не видел Тибальта с половиной усов.)

— А у тебя неплохой немецкий, — удивленно сказал ему Киттредж-младший.

— Ничего удивительного, я немец, — сердито ответил Манфред по-английски.

— Это мой Тибальт. Он тоже занимается борьбой, как когда-то твой отец, — сказал я сыну Киттреджа. Немного замявшись, они пожали друг другу руки. — Манфред, я сейчас подойду, можешь подождать меня на сцене. Симпатичные усы, — сказал я ему вслед.

У выхода Киттредж-младший с неохотой пожал мне руку. Он был все еще на взводе; он еще не все сказал, но — по крайней мере в чем-то — он не был похож на отца. Что бы кто ни думал о Киттредже, вот что я вам скажу: он был жестоким засранцем, но он был бойцом. Его сыну, занимался он борьбой или нет, хватило одного взгляда на Манфреда; сын Киттреджа бойцом не был.