В меняющемся мире

Два дня мы с президентом обсуждали наши предложения. Ночью работали эксперты во главе с начальником Генерального штаба маршалом С.Ф. Ахромеевым и советником президента США послом Полем Нитце. О многом удалось договориться – согласовали основную схему 50-процентного сокращения стратегических наступательных вооружений, нулевой вариант по ракетам средней дальности в Европе. Обсуждали всерьез, а не в пропагандистском ключе перспективу мира без ядерного оружия.

Но большую часть времени заняло обсуждение ПРО – противоракетной обороны. Общая договоренность сорвалась потому, что президент Рейган хотел добиться от меня согласия – здесь я цитирую мои слова по записи беседы – «на то, чтобы предоставить США в период глубоких сокращений и ликвидации ядерных вооружений право в течение 10 лет отрабатывать систему противоракетной обороны в космосе, в полном объеме реализовывать программу «стратегической оборонной инициативы» (СОИ), в то время как мы уничтожали бы наступательный ядерный потенциал». Конечно, согласиться на это я не мог.

В СОИ – или, как ее окрестили журналисты, программе «звездных войн» – было много мифического, недостижимого, нереального. Но наши разработки, касающиеся космоса, показывали, что там могли быть и конкретные, представляющие для нас опасность результаты. Поэтому мы так и реагировали. Если бы гонка вооружений была перенесена в космос – а именно такую картину рисовали Рейгану те, кто увлек его идеей глобальной ПРО – это бы опрокинуло все: с таким трудом найденные критерии сопоставления различных систем оружия, компонентов триады на земле, на море и в воздухе, то, что с таким трудом нам удалось сдвинуться с мертвой точки и находить решения.

Я и тогда, и потом часто думал о приверженности Рональда Рейгана этой утопической идее создания глобального противоракетного щита для Америки. Думаю, он был искренен. Вряд ли сам он мыслил ПРО как средство защиты США от ответного удара. В Рейкьявике и потом он говорил мне, что видит в ПРО путь к избавлению мира от ядерного оружия. Я пришел к выводу, что и в своем неприятии этого оружия он тоже был искренен. Это было его личное убеждение. Но полагаться на его слово, на его обещания «поделиться с СССР технологиями ПРО» мы, конечно, не могли. Все это я должен был ему сказать.

До последнего момента мы старались убедить друг друга в правоте своих позиций. Я был с президентом США откровенен:

– Если я вернусь в Москву и скажу, что, несмотря на договоренность о глубоких сокращениях ядерных вооружений, несмотря на наше согласие на 10-летний срок невыхода из договора по ПРО, мы дали Соединенным Штатам право испытывать СОИ в космосе с тем, чтобы к концу этого срока США были бы готовы к развертыванию, то меня назовут дураком, безответственным руководителем.

Рейган стоял на своем:

– Я хочу еще раз попросить вас изменить вашу точку зрения, сделать это как одолжение для меня с тем, чтобы мы могли выйти к людям миротворцами.

Да, Рональд Рейган хотел войти в историю миротворцем. «Очень жаль, что мы расстаемся, не договорившись», – сказал он мне, прощаясь. Но я мог с чистой совестью ответить ему:

– Мне тоже очень жаль, что так произошло. Я хотел договоренности и сделал для нее все, что мог, если не больше.

Через сорок минут – пресс-конференция. Рейган уехал на военную базу в Кефлавик, чтобы лететь домой. Мне сообщили, что Шульц, выступая перед журналистами на военной базе, объявил Рейкьявик провалом.

Конечно, и я мог назвать саммит провалом и, как принято было в таких случаях, возложить всю вину на другую сторону, на США. Но, когда я шел от «Хёфди-хауса» к залу, где была назначена моя пресс-конференция – метров четыреста, я обдумывал произошедшее и меня не покидала мысль: ведь мы же договорились и по стратегическим, и по средним ракетам, это уже новая ситуация, неужто принести все в жертву ради сиюминутного пропагандистского выигрыша? Внутреннее чувство подсказывало – не следует горячиться, надо все осмыслить. Я еще не определился до конца, как оказался в огромном зале пресс-центра, где делегацию ждали около тысячи журналистов. При моем появлении журналисты встали с мест и молча стоят. Этот беспощадный, нередко циничный, даже нахальный мир прессы смотрел на меня молча, из зала исходила тревога. Меня охватило глубокое волнение, может быть, больше… я был потрясен. В лицах этих людей передо мной как бы предстал весь человеческий род, который ждал решения своей судьбы.

В это мгновение ко мне пришло истинное понимание того, что произошло в Рейкьявике и как нам надлежит действовать дальше.

Ключевое значение в моем заявлении на пресс-конференции имела фраза: «При всем драматизме Рейкьявик – это не поражение, это прорыв, мы впервые заглянули за горизонт».

Это убеждение у меня укрепилось в последующие дни и недели. На заседании политбюро 14 октября 1986 года я подробно рассказал коллегам, что произошло. Вот запись, сделанная моим помощником: