В Киеве всё спокойно

Усилился шум транспорта. Дворник по живому скреб асфальт. Тихон стряхнул с себя остатки дремы и сразу ощутил пробирающий до костей мозглый холод. Он не был робок к стуже, когда-то давно, в другой своей жизни, до монастыря, он не раз засыпал на земле в желтой луже зловонной мочи. Но в последние дни этой затянувшейся до зимы осени постоянное ощущение всеохватного телесного хлада медленно и нещадно изводило его.

Он сел в своей постели, поставив одну ногу на бетон лестничной площадки, и привычными узлами стянул сыромятный ремешок, закрепив самодельный протез на культе другой ноги. Как всегда, потребовалась определенная сноровка, чтобы подняться со своей «перины», расстеленного на трех деревянных ящиках, сложенного вдвое толстого листа картона.

Удержав баланс на одной ноге, он относительно прочно укрепился на двух, расправил плечи и с хрустом потянулся. Но крепатура, сковавшая его, не отпускала, ныли все кости, каждый сустав, особенно донимала, ворочавшаяся каждое утро боль в пальцах отрезанной ноги. Одно утешало, стоит расходиться и все пройдет.

Упершись уцелевшей ногой в пол, он наклонился, взялся за ледяной металл ступени сварной лестницы, ведущей на крышу и, не обращая внимания на то, что ознобило ладони, тридцать раз отжался. Сразу стало легче. Как и положено истинно религиозным людям, Тихон прятал веру глубоко в душе и о Боге вспоминал лишь в редких молитвах. Он постоял, припоминая слова, и произнес вслух молитву своему покровителю, святому Владимиру:

Моли Бога о мне,
Святый угодниче Божий, Владимир.

Это была единственная молитва, которую ему удалось выучить, и то благодаря тому, что состояла она всего из четырех строк. Больше всего в монастыре его тяготил беспрестанный, ежедневный и ежечасный процесс молений, ‒ бездумного механического причитания.

Яко аз усердно к тебе прибегаю,
Скорому помощнику и молитвеннику о душе моей.

С облегчением закончил Тихон, довольный, что сегодня ему удалось вспомнить все слова. Теперь-то он мне поможет. «Куда ж ему теперь деться, раз он мой святой и я его об этом попросил», ‒ пошутил он. Ему вспомнился монастырь. Тихо и незаметно текла жизнь в иноческой обители, дни и ночи, месяцы и годы смешались и растворились в постоянном труде и молитве: «Главнейшее делание монашествующих есмь молитва». Молились в монастыре непрерывно. В шесть часов утра начинался общий братский молебен – Правило, потом шла Божественная литургия, и так без конца, весь день.

После службы насельники обители отправлялись на утреннюю трапезу, где разговор шел в основном о том, кто главнее: Ангел или Архангел, Серафим или Херувим? Лишь изредка, выяснение «кто кого главней», сменялось спором сотрапезников о том, кто кого поборет: слон или кит? Еще говорили про иголки, что ежели на иголку наступить и уколоться, то иголка уйдет во внутренности и будет там все прокалывать пока не доберется до сердца, на этом и кончится вояж иголки и того в ком она путешествовала. Были разговоры и про то, что находится внутри земли: провертеть бы в земле дыру, да посмотреть, что там делается?

Все они верили в нечистую силу, чертей, леших, домовых и прочих мелких бесов, но за столом речи о них не заводили. Боялись. Особенно остерегались «греховной бездны», хотя и не могли объяснить, что это такое, ответствуя: «Сие есть необъяснимо», но находились знатоки по этой части, которые втихомолку поясняли, что на дне ее «черти мечутся».

После трапезы братия расходилась на послушания, так назывался назначенный для каждого определенный вид монастырской работы. Монахи трудились в трапезной, на просфорне, в мастерских, на огороде, на хоздворе, где имелось подсобное хозяйство, и еще… ‒ не упомнишь уже, где. Но, где бы они ни трудились, везде не прерывалась молитва. Без молитвы и благословения игумена в монастыре не совершалось ни одно дело, поэтому труженикам всегда сопутствовала благодать Божия.

Этот непрерывно однообразный мертвящий ритуал выматывал из Тихона все кишки, вызывая закономерный вопрос: надобно ли благословенье, чтобы дышать? К примеру сказать, благословение на вдох? И если да, ‒ то надо ли, такое же благословение на выдох? Это подспудно вызревшее брожение было побужено тем, что кроме общего Правила, Тихону, за непокору, было назначено исполнять и дополнительное Правило. Так, поднявшись раньше всех ото сна и став пред святыми иконами, он должен был трижды прочитать молитву «Отче наш» ‒ в честь Пресвятой Троицы. Потом песнь «Богородице Дево, радуйся», также трижды. И в завершение, один раз Символ Веры «Верую во единого Бога».