В Киеве всё спокойно

– Черт его знает, – ответил тот, что с синяком. – Я и где Прорезная не знаю. А ты не много заломил? Где она стоко бабок возьмет? Начнет лямку тянуть, а дело стремное, – с еще большим сомнением сказал он и налил себе полный граненый стакан водки.

Прежде чем выпить, он долго дул на водку, опрокинул в себя весь стакан, и громко чавкая, принялся жевать хлеб. Вдруг, что-то вспомнив, шлепнул ладонью себя по макушке и севшим голосом просипел:

– Нюма, а ну мотнись на кухню! Пошуруй там, я кажись, на подоконнике консерву видел.

Нюмич сразу же вскочил и засеменил на кухню, переставляя широко расставленными кривыми ногами. В каждом его движении была какая-то развинченность. Черные трусы у него были разорваны между ног и при ходьбе развивались, как юбка.

– Нюмич, не расставляй так ноги, когда ходишь, а то получишь по яйцам, – прогундел беззубый, обвел взглядом своих собутыльников, и захихикал своей шутке.

Нюмич быстро вернулся, неся в одной руке, жестяную банку консервов, а в другой финку и орудуя финкой, вскрыл банку.

– А весло? – требовательно спросил тот, что с синяком.

– Где я тебе его возьму? – пробурчал Нюмич. Было видно, что он у них в услужении. – Рубай пером или руками, – предложил он.

– Воблянах! Чмо порченое! Та я тебя щас руками за окно поставлю! – рявкнул Синяк и Нюмич виляя бедрами, снова заковылял на кухню.

– Ничего не много, она баба икряная, – после продолжительного молчания возразил беззубый, возвращаясь к прежнему разговору. – Марамойка сказала, она на антикваре сидит, свой магазин и тачка с водилой. У нее зелени не меряно. Марамойка брехать не будет.

– Марамойка, бедка бездорожная! Она ж с иглы не слазит, ей бабло нужно, она тебе еще не такую фаску протянет. Забыл, как она Макогона на жирную хату навела? Из его кодла он один на воле остался. Самого заметут, и нас за собой потянешь, – возразил подбитый глаз. Миша заметил, что тот в постоянном несогласии с беззубым, он его и боится, и задирает.

– Нехай хоть сорок штук отстегнет, а там посмотрим. Я его ей по частям отдавать буду, – неуверенно ответил беззубый и, заметив полные ужаса глаза Миши, обратился к нему.

– А ты, Мишаня… Ты, нас не слухай, мы тут про свое трем, – с приторной ласковостью начал он и на глазах зверея, продолжил, – Еще раз замечу, шо ты нас слухаешь, я тебе падла, заделаю такую сатану, скоко жить будешь, будешь помнить! Если будешь... – и, помолчав, разглядывая Мишу налитыми злобой мутными глазами, гнусаво присовокупил, – Ты, давай, сиди тут тихо, а будешь вопеть, Нюма тебя зарежет. Зарежешь, Нюма? – криво усмехаясь, спросил он у Нюмича.

– Запросто! – с готовностью поддакнул Нюмич и с грозным видом снял со спинки стула полотенце с узлом на конце. – Токо, Утюг, мне надо пойти резиновые перчатки купить. Голыми руками я его разбирать не буду, это ж кровищи скоко… Я ж не знал, что эта мина спидоносная, – играя глазами, он жеманно склонил голову набок и кокетливо улыбнулся.

Миша заметил в нем что-то мучительно знакомое и даже близкое, но в его оскаленном рту сверкнули металлические зубы, которые сразу вернули его на землю.

– Ты мне пургу не гони! Знаю, какая ты овца блудная, сразу во дворец бракосочетания попрешься. Сиди тут каминем и токо попробуй жопу свою за двери высунуть! – вдруг вызверился беззубый.

– Овца тварына добра… – томно проговорил один из бритоголовых, молчавший до сих пор. От угла рта до средины щеки у него багровел рубец похожий на дождевого червя. «Неужели, ему кто-то разрывал рот?» ‒ содрогаясь, подумал Миша. – Свыня, колы иё йебэшь, усэ время дергаиться, утикаты хочэ, а овца стоить соби, дожыдаиться, колы кончышь.

– Вобля! – грубо перебил его бритоголовый с синяком, – Сравнил х… с пальцем! Свиню трахать в сто раз лучше, п… низко и сало близко! – и задергался в пароксизмах захлебывающегося хохота.

– Ладно, Нюма, не мандражируй, привезем мы тебе перчатки, – примирительно сказал беззубый. Его настроение менялось ежесекундно. – Ты пока тут сиди и за этим цинкуй, и никаких внешних сношений… Та смотри, шоб он к тебе в доверие не втерся. Ты мне за него отвечаешь. Понял? – с неожиданной угрозой спросил он.

Нюмич молчал, и с деланным интересом разглядывая что-то на потолке.

– Борзеешь?! – рявкнул беззубый, – Ты меня понял, овца блудная?!

– Та понял я, понял, – буркнул в сторону Нюмич, всем своим видом выражая несогласие.

– Отвечай, когда тебя спрашивают, – проворчал беззубый. – А теперь, замри, как муха на всю зиму!