В Киеве всё спокойно

Очерету знакомы были неожиданные выкрики Останнего, звучавшие, как оскорбления, рассчитанные на формирование у того, кто его слушает беспрекословного подчинения. Никудышный из тебя клоун, отметил про себя Очерет, изображая лицом корректную бесстрастность. В коверные тебя бы точно не взяли, годишься только в «подковерные». Стул, на котором он сидел, как будто специально был сделан для того, чтобы на нем было неудобно сидеть. Нижняя часть спинки выступала вперед, и Очерет сидел на краешке, до предела выпрямив спину.

– Вы шо тут себе вздумали?! На облаке живете, чи шо?! Не знаете, шо творыцца? ‒ по внешнему виду генерал догадался, что на его вопросы Очерет отвечать не собирается.

‒ Все наши силы брошены на выборы, – принялся пояснять генерал, – Но, раз уже явились, ничего не поделаешь, прощаю вам в последний раз. Помните мою доброту, – тон его быстро менялся, от раздраженно назидательного, до панибратски развязного.

– Сейчас же примите под свое командование группу Хоменко. И чтобы был мне результат в кратчайший срок! Выношу вам наше последнее строгое предупреждение.

Генерал долго уничтожающе разглядывал Очерета, словно выискивал подходящее место, куда бы всадить ему пулю и неожиданно выкрикнул:

– Идите работать! – этот резкий, как пинок под зад окрик, генерал употреблял, вместо «До свидания».

От подобного напутствия Очерет внутренне передернулся, хотя в его лице ничего не изменилось. Опытный физиономист многое может прочесть по выражению лица. Но эмоции вещь управляемая, поэтому Очерет немало времени уделял своему лицу, добиваясь того, чтобы оно всегда оставалось расслабленным, вне зависимости от внутреннего состояния.

Он все так же смотрел прямо перед собой, немигающим стеклянистым взглядом. Этот взгляд когда-то длительно отрабатывался на листе ватмана с единственной точкой, выполненной тушью посредине. Он добился того, что глаза не моргая, смачивались слезой. Один этот гипнотически неподвижный взгляд сам по себе был проверенным в деле оружием.

– Слушаюсь! – отчеканил Очерет, вытянувшись по стойке «смирно», четко повернулся через левое плечо и вышел.

На языке тела эти движения для Очерета означали вытянутый средний палец, жест, пришедший к нам с Запада и понятный многим без переводчика. Он прибегал к нему, когда надо было хоть немного стравить пар, чтобы не взорваться. При этом он понимал, перед кем мечет бисер, да поделать с собой ничего не мог. Пар-то стравить надо.

Выпроводив капитана, Останний дал указание Элеоноре, что пока он не скомандует, его ни для кого нет, и вошел в соседнюю с кабинетом комнату отдыха. Здесь возле видеомагнитофона суетился Мусияка. Чтобы выслужиться перед своим генералом, он торопился к его приходу перемотать кассету на начало разговора.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался Останний.

– Он все правильно доложил, Гордей Кондратьевич, – поспешно и нечленораздельно начал Мусияка.

Генерал Останний хмуро надвинул брови, отчего щетина его бровей сделалась вдвое гуще, образовав нависший козырек над вылупленными глазами. Он не любил своего имени и отчества и терпеть не мог, когда его так называют. Все знали, что к нему следует обращаться или «товарищ генерал», или в третьем лице. Мусияка был новичок и об этом не знал. Еще больше чем своего имени и отечества, генерал не любил «нечленораздельных». В связи с чрезмерным ростом волос в ушах у него развилось тугоухие, и он постоянно подозревал, что над ним издеваются прямо ему в глаза.

– Так все и было. Но спиной чувствую, как вы и говорили, он не наш!.. – с нарастающим возбуждением заговорил Мусияка, смахивая слюну с широкого, как у сома, губастого рта, – Арестовать бы его и расстрелять при попытке к бегству! – предложил он, бросив быстрый взгляд на генерала.

– По-го-ди Пэтя, дай срок… – расслышав конец фразы, расчувствовавшись, проговорил Останний, с довольным видом растягивая слова. – От про́йдет наш Янукович в президенты, и мы этим займемся. Тут еще скандал с отравлением претендента от оппозиции, не вберегли мы цього Ющенку, а жаль…

– Да, Гордей Кондратьевич, на конкурсе красоты ему теперь не победить, – ухмыляясь и многократно кивая головой, поддакнул Мусияка.

– Главное, не победа, а участие, – надвинув брови, наставительно провещал Останний. Из его ушей клочьями торчала шерсть, похожая на взъерошенный ворс.

«Мо́лодежь! Ну, никак не усвоит правил вежливого обращения» ‒ неодобрительно крякнул генерал. – Ладно вжэ, ты пока со своего глаз не спускай. Записал наш разговор?

– Ага, тютелька в тютельку!

– Ладно, я после посмотрю. Иди работать! ‒ знакомым окриком по своему обыкновению попрощался генерал.

Он выпустил Мусияку из своей комнаты отдыха через ту же дверь, через которую он туда попал. Она выходила на противоположное крыло здания, откуда по переходам с этажа на этаж можно было спуститься в фойе. Ни Очерет, ни Элеонора не должны были знать, что Мусияка присутствовал при этом разговоре. Генерал Останний не доверял своей преданной секретарше, которая проработала с ним более десяти лет.