В глухом углу

— Не провожай! Я пойду одна.

9

Она торопливо шла, почти бежала, он двигался позади. Валя, не оглядываясь, рванула дверь барака и скрылась. Дмитрий поплелся назад, понурив голову. Его томили гнев на Валю, жалость к ней, досада, что все так нелепо получилось, могло обернуться иначе, будь он сам предусмотрительнее. Потом пришли усталость и стыд за грубость. «Ладно, — думал он, морщась. — Завтра поговорим спокойнее».

Валя на другой день не пришла. Не явилась она и на третий день. Дмитрий знал, что она не больна. Он видел ее, выходя из столовой, но не подошел. Она прошла мимо, неподвижно глядя вперед. Злость и горечь опять замутили его. Вся их жизнь надламывается, непреодолимое препятствие — нежеланный и неожиданный ребенок — вдруг выросло на дороге, нужно размышлять, как быть, а она строит обиды, оскорбляется, что он закричит. Большое несчастье рассыпалось на мелкие условности. Слова, слова ей нужны, дела она не способна понять! Что ей до того, как у него на душе, лишь бы вежливо говорил. Первым он не попросит прощенья, в чем ему извиняться? Он будет ждать, она придет, должна прийти!

Он ждал, Валя не шла. Он не понимал, чего она добивается, ничего не понимал — она была другой, чем он привык думать. Она могла бы хоть показать, что понимает, как осложнится теперь их жизнь, он все простил бы ей за эти хорошие слова: молчания простить он не мог. Иногда ему приходила мысль, не подготавливает ли Валя тайную операцию, он отбрасывал ее — в поселке это невозможно, тут все на виду.

А с Валей происходили важные перемены. Новое обстоятельство вторглось в ее душу, повелительно подчинило их себе, превратив остальное в маленькое и незначащее.

Этим новым обстоятельством стал ребенок. Он три месяца молчал, словно его и не было. Теперь он был.

Валя не раз слышала, как женщины равнодушно говорили после абортов: «Разве это ребенок — червячок пока!» Другие выражались насмешливо и сокрушенно: «Попалась, но вовремя выкрутилась». «Вовремя» означало — отделалась от того, что пока не ребенок и не требует права на любовь и внимание, но что могло бы стать ребенком и захватить, никого не спрашивая, такие права. Первые месяцы беременности были болезнью, материнские чувства спали, а если и говорили, то женщины не признавались, в них было что-то зазорное. И это были нормальные женщины, будущие самоотверженные матери, люди как люди, такие же, как и Валя. Но Валя оказалась не такой.

Она ни разу не подумала, что может забеременеть. Душу ее жгла любовь, ничего другого не было. Отрешенность от всего, что не было любовью, помешала ей разобраться в себе. Где-то в недрах ее организма две клетки, своя и чужая, слились в единое целое — микроскопически крохотную клеточку, одну среди миллиарда других. И все миллиарды клеток ее тела теперь жили лишь ради того, чтоб развивалась эта единственная и неповторимая клеточка. Она жила, она выросла, умножилась, она вспухала в десятках ежечасно, ежеминутно нарастающих клеточных поколений, она стала горошинкой, горошинка превратилась в комочек, комочек вытянулся, расчленился, он походил не то на куколку, не то на червячка — человек рос в человеке.

И он постарался заявить о себе — этот крохотный человечек, он не признавал секретов, он знал, что его появления ждали с радостью и нетерпением. В грозной тайне рождаются другие новообразования организма, мрачные, похожие на осьминогов опухоли, они таятся, набирая силы, потом, окрепнув, простирают хищные щупальца по всему телу, опутывают и высасывают организм, глотают и переваривают его, живого, трепещущего, страдающего. Все клетки и органы человека вступают в отчаянную борьбу с этим новым телом в его теле. Его стараются рассосать, каждая крошка пищи дается ему с бою — организм обессиливает и сникает в этой жестокой борьбе. Но это новообразование не таится, не борется за существование, к нему устремляются соки, тепло, импульсы — организм расцветает, приспосабливаясь к новому образу жизни. Человек еще не знает этого, но все, что есть в нем, уже поставлено на радостную службу развития новой жизни. Он заболевает удивительной болезнью — болезнью создания подобного себе существа. Именно в это время многие, отвергая извращенным сознанием совершающееся в них великолепное физиологическое таинство, твердят тупо и хмуро: «Какой же это человек — пока червячок!»

Но Валя долго не узнавала болезни приспособления себя под возникшую в ее теле новую жизнь, зародыш развивался, ничем себя не показывая. Она расцвела, похорошела и посветлела — это и было ее особой болезнью при беременности. Она ела с охотой, с охотой работала, беспричинно улыбалась, крепко спала, уставала здоровой усталостью — тело ее смеялось и пело, кровь со звоном обегала ее всю. Вале казалось: все это от того, что она счастлива. Она была счастлива, ибо, не зная этого, жила уже не одной своей жизнью.