В девяти милях от жилища дьявола

Вера выдавила из пачки две таблетки «Нурофена», когда сон окончательно сошел и обожгло понимание: болела иная рука. Та, которую оторвало, как отрывают кусочек от булки. Та, что осталась в госпитале, на земле или еще черти где.

Вера медленно-медленно вдохнула носом и убрала таблетки. Закрыла окно, за которым светилась во мраке бледная, точно утопленница, высотка на берегу. Подъезды ее уступами спускались к волноотбойной стене, отчего чудилось, будто угловатое бетонное тело сползает в воду.

Нестерпимо хотелось человеческих голосов, и Вера коченелыми, непослушными пальцами стала включать радио по всей квартире. Музыка? Ведущие? Новости? Нет, шипение и треск. Боль из призрачной конечности накатывала волнами и эхом пульсировала в затылке. Веру, несмотря на холод, бросило в пот. Она стиснула зубы от особенно мучительного приступа да так и застыла — посреди квартиры, замурованная в стене боли и белого шума. Невидимые тиски раздавливали и дробили невидимые кости, и Вера схватила затянутую в черную кожу руку другой, здоровой, и впилась ногтями — зверски, до онемения, чтобы заглушить призрачную резь. Но нейрональные всплески глохли по пути, и до разума доходили лишь робкие отголоски. Вера не выдержала и заплакала — от боли, страха, от обиды, что Герман не рядом. Не обнимет, не погладит ее по голове — ибо квартира пуста и дом пуст, призрачно, мертвенно-пуст, огромный для Северо-Стрелецка 8-этажный дом с сердцем из никелированной лифтовой шахты.

* * *

Вера кругами ходила по комнате и баюкала несуществующую руку. Взгляд то и дело цеплялся за «Рубаи». Что-то неправильное, нездоровое проступало в этом мертвенно-белом прямоугольнике. Казалось, грязноватые участки обложки складываются в черты лица — глаза, нос, рот, — на которое туго, до невозможности вдохнуть, натянули простыню.

Веру передернуло. Она мысленно шагнула к окну и вышвырнула пугающую книгу прочь — в темную воду у подъезда, — но в реальности так и не шевельнулась. Ей вспомнился сон, где строчки наползали друг на друга. Что, если ключом служило не одно слово, а все четверостишье? Что, если так? Выбросить зачеркнутые буквы — и сообщение сравняется по длине со стихотворением, как в методе Виженера и Бофора. У Веры заколотилось сердце, она неохотно переписала новый ключ в одну строку и подобрала первую букву по квадрату Виженера: I. Затем А. С. Р. Нет! Мимо.

Вера глубоко вздохнула и перепроверила символы. I. P? R? Идиотка! Перепутала столбцы в таблице. Вера сглотнула и назло боли, назло собственной тупости щелкнула пальцами правой руки. Вышло неуклюже и слабо.

Прошло двадцать минут: в голове грохотал пульс, строчки сливались. Вера часто путалась, возвращалась назад и выверяла — пока не находила ошибку, а буквы, будто дрожжи, не разрастались в слова:

iprovokedwithdocsihidedampulew

hitetherethisbookwasonmydaughterbo

dyifiwilldiebookownerhaskilled

usallfindunknownmaryshelltell

(я спровоцировал документами и спрятал там белую ампулу эта книга была на теле моей дочери если я мертв владелец книги убил нас всех найди неизвестную машу она объяснит).

— Какая еще неизвестная Маша? И белая ампула?

Вера перечитала текст, взяла книгу. Прошлась.

Один экземпляр «Рубаи» был у Жанны. Жанна передала его летчику. Летчик — следователю, который обнаружил второй экземпляр на теле Марианны, а первый — оставил на себе. Как один из томов попал к ее отцу? Тот знал Житова и попросил? Потому что оба подозревали убийство?

Вера нашла записку «Жит…» с полустертым номером и стала мысленно воспроизводить события последних дней. Отец Марианны приехал 30-го: не нашел уборную и пропустил электричку. На автобусе добрался до Северного пляжа: умылся, побрился — может, у моря, это бы объясняло брюки с песком и белые кристаллы соли на помазке. Испачкался, переодел грязные штаны, выпил для храбрости и попрощался с Жанной, чего она наверняка еще не осознала. Нашил секретный карман, подбросил Вере книгу — но почему-то послание зашифровал, а не написал открытым текстом. Почему? Боялся, что «Рубаи» попадут к убийце?

Веру передернуло. Наверное, отец Марианны с каждой смертью все меньше верил в суициды (поэтому и расспрашивал людей в больнице) и, судя по шифровке, искал возможных преступников. Увы, прямых доказательств не было и оставалось лишь провоцировать убийцу. Отцу Марианны и так мало оставалось — что терять? Он договорился о встрече с преступником на берегу, где собирался показать свои «документы» о трех смертях, но прежде подкинул Вере «Рубаи» и спрятал в фальшивых бумагах «белую» ампулу. Видимо, с краской, которая выплескивается при открытии папки.