В час ворон

Мы бросаемся на землю, пока стая летучих мышей беспорядочно носится вокруг нас. Грач закрывает меня своим телом. Мыши одна за другой вылетают из пещеры, вереща в ночи.

Когда хаос утихает, все еще сидя на корточках и изучая потолок, я спрашиваю:

– Еще остались?

Свет едва проникает в пещеру. Тьма – бездонная дыра в никуда.

Грач вытаскивает из кармана серебристую зажигалку и возвращает пламя к жизни. Пляшущий огонек тут же съедает иллюзию бездонности. Он поднимает зажигалку к потолку, и пара замешкавшихся летучих мышей пускаются в полет.

– Думаю, мы теперь в безопасности, – говорит он, не обнаружив других. Он выпрямляется в полный рост, вновь почувствовав себя уверенно.

– Значит, «Зиппо» превращается, а ботинки нет? – Я киваю на его босые ноги.

Он пожимает плечами:

– Думаю, ворона просто ненавидит обувь. – Он обводит зажигалкой пространство вокруг себя.

Тесное пространство пещеры уходит вглубь футов на двадцать. Здесь гораздо меньше места, чем в моих воспоминаниях. Косой каменный потолок заставляет нагибаться у одной из стен. Запах мха такой плотный, что, когда вдыхаешь, на языке появляется вкус земли. Лозы пробиваются только в щелях между камнями. Весь пол завален листьями.

Среди них виднеется давно выцветший постер со щенком и котенком. Треснувшее зеркало, у которого мы наряжались, стоит, прислоненное к задней стене. Фиолетовый бархат старого костюма ведьмы Запада рассыпается между пальцами.

– Это место… Вау! – выделяет последнее слово Грач, по-настоящему вглядываясь в окружение.

– Ага, – так же, затаив дыхание, говорю я.

Из-под кучи сорняков торчит ржавый канделябр. Грач высвобождает его. Потеки воска застыли на рукояти. Грач садится на корточки перед выступающей каменной плитой, устраивая на ней канделябр. Он плавит воск в одном из подсвечников, пока тот не обнажает огарок свечи.

Тени от пламени пляшут на его лице, и пещера оживает. Все наше с Адэйр детское барахло разбросано по ней. Меня окатывает дождем воспоминаний.

Грач изучает ржавую коробку для ланча с обложкой ситкома «С возвращением, Коттер», в которой мы хранили наконечники стрел и индийские бусины, которые нашли в ручье.

– Мы приходили сюда после школы и в субботу утром, – говорю я, шаря в ящике для молочных бутылок, где под старыми игрушками и плесневелыми журналами на дне лежит старый «Поляроид». Я несколько раз жму на кнопку – ничего. На батарейках корка коррозии. Я счищаю белый налет пластиковой палочкой, затем вставляю батарейки на место и переворачиваю камеру…

По линзе пробегает паук, и я с визгом роняю камеру. Она с хрустом падает на каменный пол, и пещеру озаряет яркая вспышка. Ослепленный Грач закрывает лицо.

– Черт. Прости.

Я поднимаю «Поляроид», который с недовольным жужжанием выплевывает фото. Оно наполовину застревает в отверстии, и я вырываю его. Я трясу карточку, но проявляется только половина фото. В основном мое плечо.

Я поднимаю пластиковый пенал с бесполезными сокровищами: тянущимися полосками нейлона, чтобы делать прихватки, несколькими туфельками для Барби, пушистым брелоком с пластиковыми глазками. Я трясу пеналом и смотрю, как эти безделушки танцуют, а потом успокаиваются.

Еще одна карточка «Поляроид», о существовании которой я забыла, прячется на дне ящика. Фото снизу: мы с Адэйр сидим у входа в пещеру, свесив ноги и обняв друг дружку за плечи. Мы улыбаемся до ушей, будто нам открыт весь мир. Я не помню, кто снимал нас, но помню, что это был первый день лета после третьего класса. У обеих свежие стрижки под горшок, как у Дороти Хэмилл.

– Мы любили это место, – шепчу я.

Здесь мы были королевами мира. Никаких взрослых, которые указывали бы нам, что делать. Только воображаемая жизнь, полная восторга.

– Я скучаю по ней, – говорю я не столько ему, но наполняя тишину.

Закрываю глаза. Я почти чувствую присутствие Адэйр. Слышу дешевый одеколон «Брют», который она украла у дедули, чтобы обрызгать пещеру и в ней не пахло затхлостью. Адэйр никогда не была обычной.

Я замечаю, что Грач тихо наблюдает за мной. Я смущенно прячу фото в задний карман своих джинсовых шорт и перевожу внимание на стопку журналов.

– Я хочу кое-что показать тебе, – говорит он и, когда я оборачиваюсь, задувает свечу. Он мягко берет меня за руку, и мы встаем. – Они никогда не покидают меня окончательно. Все души, в смысле. Я хочу, чтобы ты увидела.

Белки его глаз становятся черными. В ладони у него накапливается энергия, а затем переходит в мою. Мягкий сверкающий синий свет поднимается по руке к груди. Зрение затуманивается, а потом вдруг появляется вспышка. Воздух потрескивает вокруг сияющего света. Парят сияющие частицы пыли. Я протягиваю руку, чтобы коснуться одной из них. Она колет кончики моих пальцев нежным электричеством.

– Щекотно, – хихикая, сообщаю я.

Грача окружают эти светящиеся фрагменты.

– Остатки душ.

Он взад и вперед машет рукой в воздухе. Они цепляются к нему, как наэлектризованные. Он отпускает меня, и свет тускнеет.

Я моргаю в темноте, пока не привыкает зрение.

– Это невероятно. Как ты вообще… остаешься собой? – спрашиваю я.