V.

– Привет, Паола, – сказал Папик. – Sahha. – Значит, и то и другое.

– Ты…

– Ты… – одновременно. Он жестом предложил говорить ей.

– Завтра, – сказала она, – у тебя будет похмелье, и ты, вероятно, решишь, что этого не случилось. Что бухло в «Метро» вызывает виденья, не только больную голову. Но я настоящая, и здесь, и если тебя оставят без сходов на берег…

– Я могу рапорт о списании подать.

– Или отправят тебя в Египет или еще куда, разницы не будет никакой. Потому что я в Норфолке окажусь раньше тебя, буду ждать на причале. Как любая другая жена. Но дождусь, когда потом можно будет тебя поцеловать или даже потрогать.

– Если же я сбегу?

– Меня не будет. Пусть так все и случится, Роберт. – Какое усталое у нее лицо, в белом рассеянном свете огней на мостках. – Так будет лучше и гораздо ближе к тому, как должно быть. Ты ушел в море через неделю после того, как я тебя оставила. Потеряли мы поэтому всего неделю. А все, что произошло с тех пор, – только морская байка. Я буду сидеть дома в Норфолке, верная, и прясть. Пряжу тебе на подарок к возвращению домой.

– Я тебя люблю, – вот все, с чем он нашелся. Он твердил это каждую ночь стальной переборке и морю во всю ширь земли по другую ее сторону.

Белые руки мелькнули вверх, у нее за лицом.

– Вот. Чтоб ты завтра не подумал, будто тебе приснилось. – Волосы ее рассыпались. Она протянула ему гребень слоновой кости. Пять распятых асеев – пятеро Килроев – кратко глянули в небо Валлетты, пока он клал гребенку в карман. – Не потеряй за покером. У меня она давно.

Он кивнул.

– Мы должны вернуться в начале декабря.

– Значит, тогда тебя и поцелуют перед сном. – Она улыбнулась, отступила, отвернулась, пропала.

Папик побрел вдоль латрины не оглядываясь. Американский флаг, пронзенный лучами прожекторов, трепетал вяло, в вышине над ними всеми. Папик двинулся к шканцам, по длинным сходням, надеясь, что будет хоть немного трезвей, когда дойдет до конца.

II

О броске через Континент в угнанном «рено»; о ночи, проведенной Профаном в каталажке под Генуей, когда полиция приняла его за американского гангстера; о попойке, закаченной ими всеми в Лигурии и продлившейся аж за Неаполь; о полетевшей на окраине этого города коробке передач и неделе, которую они провели в ожидании ремонта на руинах виллы на Искье, населенных друзьями Шаблона – давно расстриженным монахом по имени Фениче, который все время проводил за разведением гигантских скорпионов в мраморных клетках, некогда использовавшихся римским родом для наказания юных наложников и наложниц, и поэтом Чиноглоссой, коему не свезло быть и содомитом, и эпилептиком одновременно, – которые апатично бродили по неурочной жаре среди просторов мрамора, расколотого землетрясеньем, сосен, раздолбанных молнией, моря, сморщенного умирающим мистралем; об их прибытии на Сицилию и о сложностях с местными бандитами на горной дороге (от коих Шаблон всех избавил, рассказывая мерзкие сицилийские анекдоты и поя бандитов виски); о целом дне путешествия из Сиракуз в Валлетту на пароходе Лаферлы «Звезда Мальты», за который Шаблон проиграл $100 и пару запонок в «жеребцовый покер» кротколикому священнику, называвшему себя Робеном Птипуаном; и о непреклонном молчании Паолы всю дорогу, – об этом все они мало что могли вспомнить. Лишь Мальта их манила, кулак, сжимающий бечевку йо-йо.

В Валлетту они приехали замерзшие, зевая, под дождем. В комнату Майистрала пришли, ни предвкушая, ни вспоминая – снаружи, по крайней мере, вялые и осмотрительные, как дождь. Майистрал их встретил спокойно. Паола поживет с ним. Шаблон и Профан планировали зачалиться в отеле «Финикия», но при ²/_⁸ в сутки прыткий Робен Птипуан оказал на них свое воздействие. Остановились на меблирашках у Гавани.

– Что теперь, – сказал Профан, швыряя свою кису в угол.

Шаблон надолго задумался.

– Мне нравится, – продолжал Профан, – жить за ваш счет. Но сюда заманили меня вы с Паолой.

– В первую очередь главное, – сказал Шаблон. Дождь перестал; он нервничал. – Повидаться с Майистралом. Повидаться с Майистралом.

Он и повидался с Майистралом: но лишь на следующий день и после спора с бутылкой виски, длившегося все утро, в котором бутылка проспорила. Он вошел в комнату разрушенного здания сквозь блистательно-серый день, клонившийся к вечеру. Свет, казалось, лип к его плечам, как мелкая морось. Колени его тряслись.

Но разговаривать с Майистралом оказалось нетрудно.

– Шаблон видел ваши исповеди Паоле.

– Тогда вы знаете, – сказал Майистрал, – я до этого мира дожил лишь любезным посредничеством некоего Шаблона.

Шаблон поник.

– То мог быть его отец.

– Значит, мы братья.

Было вино, что способствовало. Шаблон плел байки до глубокой ночи, но голосом, грозившим вот-вот сорваться, будто он теперь наконец умолял оставить ему жизнь. Майистрал хранил благопристойное молчание, терпеливо ожидая, когда же Шаблон преткнется.

Тот очертил всю историю V. той ночью и укрепил давнее подозрение. Что складывается все оно и впрямь в рекуррентность инициала и несколько мертвых предметов. В какой-то момент в истории Монтаугена: