Утро звездочета

Я снова пожимаю плечами, он этого уже не видит, но настроение у меня портится, и, кажется, это надолго. Он выигрывает у меня эту дуэль, да я уже толком и не понимаю, дуэль ли это, и играет ли он против меня. Быстро, пока не вернулся Кривошапка, я достаю оповещатель, чувствуя, как внутри меня шевелится маленький комок едва теплой надежды.

— Мария, — говорю я в трубку и слышу шум и сразу понимаю, что это шум офиса.

Черт, я даже не знаю где она работает и кто она по профессии.

— Что? — кричит она. — Сереженька, я сейчас.

Она, возможно, бросает свою работу, может, на глазах директора выбегает на улицу, не боясь потерять насиженное рабочее место. Бежит туда, где ей будет слышен голос, который для нее важнее всех звуков этого мира. Кажется, это единственная женщина в моей жизни, готовая ради меня променять рай на шалаш.

— Сережа, — слышу я ее.

— Как ты? — спрашиваю я.

— Я? — она даже теряется. — А что? А ты как? Ты что, заболел? — слышу я беспокойство в голосе.

— Почему?

— Голос слабый.

— Много работы. Сейчас вот едем, — киваю я в сторону отлучившегося Кривошапки. — Слушай, может, встретимся.

В трубке пару мгновений ничего не происходит. Я даже успеваю забеспокоиться.

— Когда? — наконец, говорит Мария.

— Сегодня. Можешь?

— Господи, да конечно! — она срывается и я усмехаюсь, чувствуя невероятно приятную вещь оттого, что в меня можно влюбиться до такого сумасшествия. — А где?

— Можем у меня.

— Нет! — кричит она. — У меня. Только ты приезжай, пожалуйста.

— Мария, вот на этот раз — кровь из носа.

— Не надо, дорогой, не хочу, чтобы у тебя из носа шла кровь.

— Я приеду. Ты во сколько освобождаешься?

— Я могу прямо сейчас.

— Слушай, не надо таких жертв.

— Ну, я… У меня в шесть заканчивается сегодня смена.

— Ну и отлично. К девяти я у тебя. Идет? Адрес не изменился?

Она заливается смехом.

— А у меня будет для тебя сюприз.

— Дааа…

— Да. Разговор. Очень важный.

— Даааа, — словно клоуничаю я и вижу вернувшегося Кривошапку. — И какой? — уже отрывисто спрашиваю я, кивая Кривошапке и присоединяясь к нему.

— Очень важный.

— Да? — говорю я.

— Что обычно делают влюбленные?

— Ну, мне неудобно, — наигранно хихикаю я.

— Да, — гордо говорит она, все еще видимо считая тот наш единственный раз по своему значению равен тысяче. — Но это лишь часть, правда?

— Конечно, — соглашаюсь я.

— Это часть их совместной жизни. Жизни вдвоем, жизни навсегда. Так что разговор у нас будет очень важный.

Меня чуть не прихлопывают автоматические двери, через которые я мгновением ранее пропускаю впереди себя Кривошапку.

Она сумасшедшая, осеняет меня. И сегодня она собирается предложить мне руку и сердце. Мне хочется, разбив «Йоту» об асфальт, спросить кого-то там, наверху, испепеляющего этим летом Москву, что он от меня хочет, насылая на меня все это дерьмо. Что, черт возьми, ему от меня надо?

Потом одумываюсь и в голову приходят более привычные мысли. Например, о том, что неплохо бы по дороге пристрелить Кривошапку. Покончить с ним и застрелиться самому. Мостовой, как ни крути, слетит со своего места, зато ребята точно будут приходить ко мне на могилу и, может даже, водку в стакане оставлять на плите.

— Хорошо, — говорю я в трубку. — До встречи, — и, чтобы она совсем там с ума сошла, добавляю, — дорогая.

Я не знаю точно, где я буду в девять. Может, еще на освидетельствовании. Может, к тому времени мы уже закончим и с Кривошапкой заедем куда-нибудь выпить, прочистить мозги. Или я буду в метро, ехать домой. Да мало ли где застанет меня вечер?

Не буду я лишь у Марии. Я даже не позвоню ей.

Ее номер я стер еще до того, как мы оказались в служебном автобусе.

Мой ласковый и нежный бес Анджей Вайда поставил Достоевского в «Современнике»

Можно позавидовать великому поляку белой завистью. Я, например, мечтаю издать роман в Random House. И пусть я пока не написал его, даже если это случится, и роман будет написан на безупречном английском, я на 99,99999 % уверен, что в Random House он никогда не будет издан. Даже после моей смерти.