Утро помещика

Юхванка вздрогнулъ, встряхнулъ волосами, взглядъ его опять обжалъ избу и, замтивъ кошку, которая спокойно мурлыкала на полатяхъ, онъ крикнулъ на нее: «Брысь, подлая», и торопливо оборотился къ Князю.

– Лошадь старая, Ваше Сіятельство, негодная… коли-бы животина добрая была, я бы продавать не сталъ…

– А сколько у тебя всхъ лошадей?

– 3 лошади, Ваше Сіятельство.

– А жеребятъ нтъ?

– Какъ можно, и жеребенокъ есть.

– Пойдемъ, покажи мн своихъ лошадей, он у тебя на двор?

– Такъ точно-съ, Ваше Сіятельство. Какъ мн приказано, такъ и сдлано, разв мы можемъ ослушаться. Мн приказалъ Яковъ Ильичь, чтобъ, мылъ, лошадей завтра въ поле не пущать, мы и не пущаемъ. Ужъ мы не смемъ ослушаться…

Покуда Николинька выходилъ въ двери, Юхванка вынулъ трубку изъ печурки и сунулъ ее на полати подъ полушубокъ. Худая сивая кобыленка перебирала старый навозъ подъ навсомъ, 2-хъ мсячный длинноногій жеребенокъ какого то неопредленнаго цвта съ голубоватыми ногами и мордой не отходилъ отъ ея тощаго, засореннаго рпьями желтоватаго хвоста. Посередин двора, зажмурившись и задумчиво опустивъ голову, стоялъ утробистый гндой меренокъ. —

– Такъ тутъ вс твои лошади?

– Никакъ нтъ-съ, вотъ еще кобылка, да вотъ жеребенокъ, – отвчалъ Юхванка, указывая подъ навсъ.

– Я вижу. Такъ какую-же ты хочешь продать?

– А вотъ евту-съ, – отвчалъ онъ, махая полой зипуна на задремавшаго меренка. Меренокъ открылъ глаза и лниво повернулся къ нему хвостомъ.

– Онъ не старъ на видъ и собой лошадка плотная, – сказалъ Князь, – поймай-ка его, да покажи мн зубы.

– Никакъ не можно поймать-съ одному, вся скотина гроша не стоитъ, а норовистая и зубомъ, и передомъ, – отвчалъ Юхванка, плутовски улыбаясь и пуская глаза въ разныя стороны.

– Что за вздоръ! поймай теб говорятъ!

Юхванка долго улыбался, переминался и только тогда, когда Николинька сказалъ: «Ну!» бросился подъ навсъ, принесъ оброть и сталъ гоняться за меренкомъ, пугая его и подходя сзади, а не спереди.

Николиньк надоло смотрть на это.

– Дай сюда оброть, – сказалъ онъ.

– Помилуйте, Ваше Сіятельство… не извольте…

– Дай сюда.

Юхванка подалъ. Николинька прямо подошелъ къ меренку съ головы и вдругъ ухватилъ его за уши и пригнулъ къ земл съ такой силой, что несчастный меренокъ, который былъ самая смирная мужицкая лошадка въ мір – зашатался и захриплъ. Замтивъ, что совершенно напрасно было употреблять такія усилія, Николиньк стало досадно, тмъ боле, что Юхванка не переставалъ улыбаться; онъ покраснлъ, выпустилъ уши бдной лошади, которая никакъ не понимала, чего отъ нее хотятъ, и безъ помощи оброти, преспокойно открылъ ей ротъ и посмотрлъ зубы. Клыки были цлы, чашки полныя; стало быть, лошадь молодая.

Юхванка въ это время нашелъ, что борона лежитъ не на мст, онъ поднялъ и поставилъ ее стоючи, прислонивъ къ плетню.

– Поди сюда, – крикнулъ Николинька. – Что эта лошадь старая?

– Помилуйте, Ваше Сіятельство, вдь такой смоляной зубъ бываетъ, а ужъ я…

– Молчать! Ты лгунъ и негодяй, потому что честный мужикъ не станетъ лгать, ему не зачмъ. Ну на чемъ ты выдешь пахать, когда продашь эту лошадь. Тебя нарочно посылаютъ на пшія работы, чтобы ты поправлялся лошадьми къ пахот, а ты послднюю хочешь продать, вдь другимъ обидно за тебя земляную работу работать, а главное зачмъ ты лжешь?

Юхванка во время этой нотаціи опустилъ глаза внизъ, но и тамъ они ни на секунду не оставались спокойными.

– Мы, Ваше Сіятельство, – отвчалъ онъ, – не хуже другихъ на работу выдемъ.

– Да на чемъ ты выдешь?

– Ужъ будьте покойны, Ваше Сіятельство, голышами не будемъ, – отвчалъ онъ, безъ всякой надобности нукая на мерена и отгоняя его. – Коли-бы не нужда, то сталъ-бы разв продавать.

– Зачмъ-же теб нужны деньги?

– Хлба нту-ти ничего, да и Болхи отдать долгъ надо.

– Какъ хлба нту? Отчего-же у другихъ, у семейныхъ еще сть, а у тебя у безсемейнаго нту? – Куда-жъ онъ двался?

– ли, Ваше Сіятельство, а теперь ни крохи нтъ, лошадь я къ осени передъ Богомъ куплю.

– Лошадь продавать и думать не смй.

– Что-жъ, Ваше Сіятельство, коли такъ, то какая-же наша жизнь будетъ, и хлба нту, и продать ничего не смй, – отвчалъ онъ, кинувъ бглый, но дерзкій взглядъ на лицо Князя.

– Не сдобровать теб, еоан, ежели ты не исправишься, – сказалъ Николинька медленно, – потому что такихъ мужиковъ, какъ ты, держать нельзя.

– На то воля ваша, – отвчалъ онъ спокойно, – коли я вамъ не заслужилъ. А кажется за мной никакихъ качествъ не замчено. Извстно, ужъ коли я вашему Сіятельству не полюбился! только не знаю за что?

– А вотъ за что: за то, что у тебя дворъ раскрытъ, сть нечего, навозъ не запаханъ, плетни поломаны, а ты сидишь дома, да трубочку покуриваешь.

– Помилуйте, Ваше Сіятельство, я и не знаю, какія он трубки то бываютъ.

– Вотъ ты опять лжешь.

– Какъ я смю лгать Ваше Сіятельство.