Утро было глазом

– Ах да, забыл, к вам сегодня кое-кто придет.

– Неужели?

– Да-да, представьте себе, но сперва вам должны кое-что показать.

Медсестра протянула мне складной экран врача.

– Что это такое?

– Смотрите внимательно. Обещаете мне?

– Когда я с ней встречусь?

– До чего же вы нетерпеливы!

– Как просмотрите все сообщения…

– Не обманете меня?

Лицо затряслось в смехе, чепец покосился.

Я не понимал, что смотрел. Какой-то старый человек говорил о том, что прошло сорок лет и что ему не удалось создать жизнь, что он мучается от того, что корабль потерял управление, – и он один посреди Вселенной. Экипаж разбежался и отчасти погиб, его ждет на неназванной планете какая-то женщина, по которой он тоскует, но это ничего не значит, потому что любовь к ней он принес в жертву, чтобы зародить новую жизнь. Зачем я это смотрю? Ему не повезло, ну и что же? Мне-то удалось зародить жизнь, и все мое путешествие заняло не полвека, а всего лишь двенадцать лет. Об этом мне сказал врач, об этом мне сказала красивая женщина.

Я промотал записи вперед до последней, и представь себе, этот старик говорил на экран ту же самую запись, что я тебе начитывал эти дни. Он читал и читал. И когда он дошел до этих самых слов – «он читал и читал», он поднял на меня глаза и произнес те же самые слова, что сейчас произношу я.

Что-то надорвалось. Я попробовал позвать медсестру, но в палате никого не было – только я и старик на экране.

Вдруг шаги в коридоре заставили меня отвлечься от него. Он продолжал что-то говорить в моих ушах, он говорил моим голосом, он был мной. И вместе мы были одно.

Шаги близились. Нужно вставать с кровати. Нельзя, чтобы ты видела меня в таком виде. Сквозь столько лет я наконец-то увижу тебя. Сквозь пространство, ставшее светом. Шаг-другой-третий. Дверная ручка шевелится – и палату заливает нездешний белый свет, в котором расплываются очертания стен, разведенных оконных щитов, пепельного солнца за окном. И старик, ставший мной, в объятой пламенем голове вдруг что-то понимает, пытается что-то сказать, но слова не выходят из его рта. Но я-то знаю, что именно он хочет произнести – произнести во весь голос, минуя тысячи лет:

– Милая! Вот он – я! Я вернулся к тебе!

обыкновенный день

У Павла Васильевича был обыкновенный день: всего одна суицидальная попытка – удачная, неудачные – были не по его части.

С утра позвонил начальник по фамилии Стряпчий и спросил:

– Ты будешь вскрывать, уверен?

– Уверен. Уверен. У вас день рождения. Баня. А я не пойду, даже не собирался.

– Оно и понятно, – ответил Стряпчий, усмехнуться не усмехнулся, лишь хмыкнул и разъединился.

Кроме него в морге оставалась одна санитарка, которая мрачно перебирала листы городской газеты в подсобке. Окна выходили во внутренний двор: на осеннем ветру, с одного края оторванная, металась растяжка: «Надгробия и памятники», – и дан был белый по черному номер. Контора, повесившая растяжку, принадлежала племяннице Стряпчего. С прошарканного низкого кресла заговорила санитарка:

– Вы того – не идете ведь? А я… ну вы понимаете.

– Да, конечно, Мария. Я все сделаю сам.

– Моя помощь не треба?

– Нет, иди. Готовься. Я не любитель увеселений. Тем более бань. Давление.

Санитарка – кареглазая, сорокапятилетняя, еще не увядшая – покивала и снова бездумно уставилась в газету.

Листья опали, кривообразные березы пережили первый снег, на улице изо рта по утрам уже шел парок, зима готовилась распластаться по городу белым пенопластом до апреля.

С оттяжкой он надел перчатки, вошел в рабочее помещение, где на жестяном, блестящем столе лежал извлеченный из черного полимерного пакета голый труп. В каждом своем заключении он неустанно подчеркивал, что пакет был на замке «молния». Красивый женский труп 1992 года рождения. Абсурд. Только сейчас он отчего-то задумался над тем, что трупу придавали год рождения. На вид 25–30 лет, волосы русые – 15 сантиметров длиной? Вроде бы. Он никогда не мерил линейкой или рулеткой – так, на глаз, в женских случаях – определял на длину своего мизинца.

Обнаружен в висячем положении. Вот борозда пергаментной плотности на шее. Пожалуйста. Ветви борозды расходятся преимущественно по левой стороне. Осмотрел труп целиком, подумал: «Пониженного питания, правильного телосложения». На нижней части тела не стал останавливать взгляд – там все в порядке, без повреждений. Трупные пятна разлитые, фиолетовые. Со спины. При надавливании пальцем на поясницу цвет не изменяют. Хорошо.

Перевернул снова на спину. Молочные железы мешковидной формы, упругие, без патологий. Чего уж. Матерью она не была – оно и видно. Да, обязательно нужно отметить крестик на шее из белого металла, на черном шнурке.