Утро было глазом

Время – едино. Смерти – нет. Я воскрешу тебя, чего бы мне это ни стоило. Я воскрешу и тех, других, в третий раз, если нужно – в четвертый. Смерти нет. Ты меня слышишь, потому что прошло всего лишь одиннадцать лет. И я выполнил свое обещание! Я зародил жизнь, а теперь я почти дома – и я не верю, что там меня никто не ждет. Предположим, блазар исказил пространство вокруг себя, предположим, я был не прав, воспользовавшись ускорением, пролетев по касательной его орбиты. Но я же отсылал сообщения уже после вылета с орбиты: почему они не доходили до тебя? Вглядываюсь в твое постаревшее лицо и не верю, никак не могу поверить, что тебя больше нет. Пускай на полгода, пускай на год, пускай на пять лет. Но в сорок сороков я просто не могу поверить.

«Мы отправили ее в крематорий. А потом захоронили урну в саду. Я настоял на этом, потому что она любила сад и потому что ее последнее желание было – отправить капсулу с прахом в сторону твоей планеты, отец. Надеюсь, ты ощутил себя богом в полной мере».

Я двигался по черному телу сна – гадательно, напролом, – и вдруг мысль ударила мне в голову: я ведь не существую, я перестал существовать года назад! И может быть, это не старпом остался на планете, а я – вместо него, может быть, я сошел с ума, когда один добирался до планеты сорок лет, потому что столкновение с каким-нибудь астероидом убило весь экипаж? Или это меня убили обезьяны на той планете? Что я только не могу надумать себе, чтобы доказать, что это я умер, а не ты!

Я не могу представить тления в тебе, как не могу представить тления в любви. Нет. Как только я подумаю, что у тебя не разгибались пальцы в гробу, в котором тебя сжигали, что рот твой широко раскрылся, что ты не влезала в гроб и что в урне громыхают твои зубы – мне не по себе. И страх перед тлением больше, чем страх перед смертью.

Что такое – гореть, будучи мертвым? Каково тебе было пройти путь нашего первого дома – Земли? Обогневение и воскресение. Восстановление мертвых и живых. Возвращение всего на круги своя. Круги двух спеленатых восьмерок, упавших набок.

Я безбожник, но я не допускаю смерти, потому что верить в бога – значит верить в его смерть. Потому что иначе мы бы не заступили на его место, не стали бы восстанавливать угасшие планеты.

И все равно, что бы ни произошло, я не поверю в твою смерть. Пускай приходит подтверждение из ЦУПа, пускай человек, назвавшийся моим сыном, пишет мне. Я не поверю, пока не вернусь домой.

Смерть длится дольше жизни, как и любовь. Потому что без нее невозможно создать новый мир. Смерть и любовь, а между ними жертва. Больше в мире – старом и новом – ничего нет. И я не верю, ни за что не поверю в твое сжигание, легче поверить в свою вторую смерть, легче убедить себя, что экспедиция сорвалась, что планеты, чье название – десять славянских букв, никогда не было и нет.

«Отец, если ты жив и летишь домой, то поверь – лучше тебе было бы не делать этого. Это говорит тебе твой сын – Иосафат, названный в твою честь и любящий тебя по ненависти и тоске».

вторая запись

Теперь я сплю неспокойно. Мне снится, что никакого полета не было, что предыдущие двенадцать лет мне приснились, и во сне я просыпаюсь в настоящую действительность. Смотрю в черный потолок, исходящий красными крапинами, кладу левую руку на твой теплый живот, на мгновение ты пробуждаешься, что-то сквозь сон говоришь и сильнее укутываешься в одеяло со сбившимся пододеяльником. На кухне слышится капанье торфяной воды. Я поднимаюсь с постели и наполняю из смесителя стакан до краев, вода проливается мне на руку, и я пью ее, склонившись над раковиной. Узкая щель сдвинутых щитов занесена красным песком – сегодня снова обещали бурю.

Красный песок стелется по окну, красный песок говорит со мной, но я не понимаю его. Как бы мне ни хотелось убедить себя, что полета не было, это неправда. Все было: и мятеж на борту, и порча двигателей, и глаз обезьяны, мелькнувший до удара камнем, зачем отрицать очевидное? Я есть, и даже более того – ты есть.

Мне хорошо жить в отчаянии. Если человек может испытывать отчаяние, значит, не все потеряно. Гораздо хуже – если бы я не испытывал ничего, кроме тупой боли.

Я могу ошибаться во всем, за исключением любви к тебе. Бесконечность миров разбегается от нас, но меня это не заботит. Жертва сделана. Жертва послужила новой жизни. Пусть я до сих пор не знаю, кто меня создал, пускай твой отец умер и стал гидрой – гидрой, которая боится воскреснуть и умереть одновременно.

ЦУП ошибся. Мой сын ошибся. Он не окончил даже средней школы. «Папа, папа, почему ты улетел от нас?» – каждый раз он спрашивал меня. «Потому что я чувствовал долг перед тем, что не живо, будучи уже живым однажды, понимаешь меня, сынок?»

Включаю маячок. И тут же на связь со мной выходит ЦУП.

«Неопознанное судно, неопознанное судно! Прошу отозваться и сообщить позывной и координаты следования».

Молчание.

«Неопознанное судно, неопознанное судно! Прошу назваться…»