Утро было глазом

Вот и как мне было относиться к этому? Потапенко был всегда человек со странностями, а тут к нему пристал другой человек со странностями, и пусть он делал вид, что советуется со мной по-отечески, но я-то что? Что я? Лапал Потапенко учениц тоже от вселенской скорби еще лет пять назад? Любить былое уж куда легче, чем любить настоящее, но лишь в том случае, если этого былого ни тютельки не осталось в настоящем.

Словом, я насторожился и посоветовал отвести Потапенко на какой-нибудь фильм о войне. Мессершмитты, за Родину, за Сталина, и всякая такая дичь.

Спустя две недели этот хлопец снова явился ко мне. Сказал, что в кинотеатр он его не отвел, ветеран все рвался зайти в аптеку и просил прикупить ему цианид или стрихнин, но лучше всего цианид, потому что от стрихнина выворачивает внутренности, от мучений жизни он устал, и он хочет, чтобы смерть его была спокойна, и он будет смотреть на нас с памятной плиты и скалиться, потому что наконец-то узнает, что находится там, за пределом, за который за время его жизни отправились уже несколько миллиардов человек, а он живет вопреки всему – коптит землю. Никто его не понимает. Внукам хоть бы хны, он для них такая же кукла, как для исполкома. Он человек, а они делают из него бронзовый памятник. Да он памятник и есть. Памятник тому, что человек – нуль, а гранит – единица.

Я спросил его: и что он хочет, чтобы мы сделали? Если вы не справляетесь, направьте его к психологу, к началу мая он должен быть на ногах. Возражения не принимаются. Парад его вести никто не будет заставлять. Но меланхолия накануне праздника Победы воспрещается. Он взглянул на меня терпко, спросил: «Сколько вы хотите лет прожить?» Я не помню, что я ему ответил, еще лет тридцать, видимо. Он спросил меня: «А если вы проживете дольше?» Я ответил: «Проживу, и что с того? Буду радоваться, что живу». И тогда он меня огорошил: «А если я скажу вам, что вы вообще никогда не умрете?» «Это же как?» «Ну вот допустим, что однажды я поймаю смерть, принесу ее вам и скажу: "Вот она, родная, она общая для всех, а теперь в нас общего и не осталось"». Это же дичь, пойми, такая дичь. Надо было установить за ним наблюдение, поднять студенческие отряды, трубить на весь город о том, что рядом с ветераном обосновался сумасшедший, а я ничего подобного не сделал. Замешкался. Вереница официоза к майским праздникам: ног не хватает, чтобы бегать, рук, чтобы разгребать завалы всякого мусора. То кто-нибудь поздравит ветеранов снимком из Треблинки, то кто-нибудь под «юнкерсом» напишет «оружие Победы». Ветераны мрут – как мухи, – и вокруг них роятся родственники, вдвойне расстроенные тем, что золотой кранчик прикрылся.