Утренний Всадник

Старейшина Перепелов вздохнул. Три дня назад Заревник, любимый внук, вернулся с игрища хмурый и понурый; спать он улегся ни на кого не глядя и с тех пор ходил как в воду опущенный. На расспросы он отвечал угрюмым молчанием, огрызался, если уж очень приставали, и даже мать не добилась от него ни одного путного слова. Уже на другой день Овсянка заподозрила, что ее сына сглазили, и попыталась его полечить: на ночь она поставила на дворе ключевую воду в широком горшке, чтобы ночью в нее посмотрелись звезды, а утром освятила чистыми лучами заря. В эту воду она бросила серебряное кольцо, нашептала и дала сыну умываться. Хмыкнув, Заревник умылся, но веселее не стал. Вся работа валилась у него из рук. Взявшись рубить дрова, он чуть не рубанул по ноге.

– Ну вода не помогла… Поищем иное средство, – со вздохом сказал Мякина.

Поднявшись с лавки, он вышел в сени и снял со стены кнут. Овсянка охнула.

Мякина вышел во двор. Заревник сидел на завалинке, словно старый немощный дед, и смотрел в раскрытые ворота. На шаги родичей он даже не обернулся. Нет, это был не тот Заревник, приветливый и почтительный, каким гордился род Перепелов. На его хмуром лице лежала темная тень навеянного зла.

– Вставай! – велел ему Мякина, разминая в руках кнут.

Заревник медленно повернул голову, поглядел на старейшину, потом на кнут и лениво поднялся. Мякина кивнул ему на самую середину двора и сам шагнул следом. Оглядев со всех сторон стоящего парня, старейшина примерился и изо всей силы рубанул кнутом по воздуху возле самого плеча Заревника, едва не задев его. Свистнул кнут, Овсянка невольно охнула, Заревник вздрогнул и поморщился. А Мякина продолжал с горячностью стегать кнутом вокруг парня, спереди и со спины, с обоих боков, над плечами, над головой, отрывисто приговаривая:

– Не бей, кнут, ни по земле, ни по воде, ни по белому свету; а бей ты, кнут, по Заревнику сыну Остроума, отбивай от него лихи болезни, злые лихорадки, тоску-кручину! И подите вы, скорби и болезни, и злые лихорадки, и тоска-кручина, за леса дремучие, за горы высоки, за реки широкие, в болота зыбучие, и в тех болотах место вам до скончания века! Там вам еда и питье, там вам входы и выходы, а в белый свет вам ходу нет!

На свист кнута изо всех изб огнища выглядывали любопытные и встревоженные лица. Овсянка ломала руки, шепотом призывая Макошь и ее дочерей на помощь. Один Заревник стоял, как воротный столб, только иногда морщился, если кнут пролетал совсем близко от его лица.

Умаявшись, Мякина перестал стегать невидимых злыдней и опустил кнут, тяжело дыша.

– Ну как, родненький? – жалостливо спросила Овсянка. – Полегчало?

Заревник в ответ повел головой и снова нахмурился. Куда там полегчало! Ему бы сейчас этот кнут да того черного пса сюда! Третий день Заревник не знал покоя от мучительного стыда, терзавшего его, словно все двенадцать лихорадок разом. Несколько лет он не знал поражений в кулачных боях Медвежьего велика дня и уже забыл, как это – быть битым. А быть побитым холопом, да еще черным куркутином! Заревник вспоминал драку, и ему казалось, что Грач одолел его с помощью колдовства. Не могут люди так драться! Только дух мог так быстро уходить от ударов, бить так неожиданно и сильно! Никто, даже драчливые Чернопольцы, не владел таким искусством. Заревник не мог даже понять, каким образом Грач его побил, и от этого обида и досада были еще сильнее.

О Смеяне, которая все это видела, Заревник старался не вспоминать. От такого воспоминания хотелось выть в голос. И не расскажешь о таком братьям и отцу, и матери не пожалуешься!

Наблюдая за внуком, Мякина видел, что и это не помогло. В него вцепился какой-то слишком сильный дух, не боящийся даже кнута. Женщины решили попросить помощи у Велема, но Заревник чуть не зарычал, услышав об этом: все Ольховики разом стали ему ненавистны. Тогда мать и тетки повели его на Истир. Там самая старшая из женщин пустила по воде каравай, и все хором стали приговаривать, кланяясь реке:

– Батюшка-Истир, Матушка-Вода! Как смываешь ты, вода, круты берега, пенья, коренья, льды непомерны, так смой ты тоску-кручину с бела лица, с ретива сердца!

Лениво наклонясь, Заревник зачерпнул горстью воды из реки и плеснул в лицо. Вся эта суета только раздражала его.

– Да пошлют вам боги помощь и удачу, добрые люди! – вдруг сказал совсем рядом незнакомый женский голос.

Прервав заклинание, женщины замерли, полусогнувшись, кого как застали в поклоне, и повернули головы.

На песке возле самой воды стояла женщина с длинной косой, в белой рубахе с широкими рукавами, похожими на лебединые крылья. На груди ее, на руках и на висках покачивались и мягко звенели серебряные лягушиные лапки, указывая на служительницу сестер-берегинь и хозяйки дождя Додолы. Женщины ахнули: всем разом показалось, что она вышла из реки, услышав их мольбы. Уж не сама ли богиня дождя явилась к ним? Не берегиня ли?

– Я знаю, зачем вы пришли к священному Истиру! – продолжала женщина. – Вижу тень тоски на челе вашего сына. Тоска терзает его сердце, гнетет его дух. Я помогу вам прогнать их.