Утес чайки

«Попробуйте еще раз. Попытайтесь представить, что произойдет, если вы останетесь в одиночестве».

И в какой-то момент они услышали другой ответ:

«Я умру».

Это было мое искреннее чувство. Одиночество и смерть – одно и то же.

Уже не помню, когда эти мысли перестали меня мучить. Наверное, когда начались девочки.

Но с ними у меня получается плохо. Они не принимают меня, и я очень боюсь, что страх одиночества вернется. Вот почему мне обязательно нужно найти ее. Ту единственную, предназначенную только мне.

Я проезжаю Ньюкасл, и с этого момента держусь вблизи побережья. Нортумберленд. После двух с половиной часов езды я останавливаюсь на маленькой заброшенной парковке. Собственно, это даже парковкой не назовешь – чертополох, колючки, тростник… Но, поскольку я продолжаю сюда приезжать, дорожка не зарастает, даже если асфальт покрыт трещинами. Это все мороз. Или же корни растений, которые достают и досюда.

Я выхожу из машины, и на какой-то момент у меня перехватывает дыхание от холодного ветра с моря. К северу от Скарборо температура почти зимняя. Я поплотнее обматываюсь шарфом, беру корзинку с минеральной водой и размороженным сэндвичем и по протоптанной дорожке иду к дому. Заросли боярышника наступают с обеих сторон. Летом я подстригаю их, и это выглядит как живая изгородь. Зимой я этого не делаю, но вижу, что, если и дальше позволю ему свободно расти, боярышник загородит вид на дом с тропинки. Тогда его будет видно только со стороны моря. Хотя кого это волнует?

Открыв дверь, я чувствую почти такой же холод, как и снаружи. Разве что нет ветра, от которого на глаза наворачиваются слезы. Я медленно озираюсь. Нет ничего невозможного, и если Мэнди удалось освободиться, она может притаиться где-нибудь у меня за спиной. Сделав еще шаг и заглянув за угол, в маленькую комнату, я вижу, что она все так же висит на цепочке. Мэнди закуталась в одеяло, которое ей бросили, но оно не спасает от холода. Пропановый обогреватель давно заглох. Стены каждой пóрой источают сырость и соленый морской воздух. Летом здесь не так плохо, но зимой, без отопления…

Она пробыла без меня слишком долго.

Одеяло шевелится, и появляется голова Мэнди. У нее липкие, жирные волосы, опухшие глаза, синие потрескавшиеся губы. В ней не осталось ни капли привлекательности.

– Мне нужна вода, – беззвучно шепчет Мэнди. – Я мерзну.

Одеяло бесполезно на таком холоде, а воду она выпила самое позднее в пятницу. Я смотрю на ведро для мытья, оно пусто. Она выпила все. Что ей оставалось делать?

– У меня с собой и еда, и питье, – говорю я.

Она останавливает на мне дикий, блуждающий взгляд.

Я ногой подталкиваю к ней бутылку и сэндвич. Мэнди – девушка с улицы. Она выросла в суровых условиях и привыкла рассчитывать только на себя. Сражаться. Сейчас она переживает не лучший период жизни, но это не значит, что не сумеет воспользоваться случаем, если таковой представится.

Мэнди откупоривает бутылку и пьет… долгими, жадными глотками.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает она наконец.

Все так же тихо, почти беззвучно. Она выглядит более послушной, чем в прошлый раз. Голод, жажда и холод сломят кого угодно. Только я так не хочу. Мэнди должна полюбить меня, на что уже не осталось никакой надежды.

Я не отвечаю – все равно ей не понять сложности моих мыслей, идей и действий. Вместо этого беру ведро, выношу на улицу и выливаю в куст неподалеку от дома, на краю скалы. Где-то внизу плещется море, я слышу его рев. Чайки с криками падают на ветер и уносятся по широкой парящей дуге. Здесь так красиво… Будь у меня достаточно денег, можно было бы отремонтировать маленький дом и каждый день стоять здесь и любоваться морем.

Я возвращаюсь к Мэнди. Ведро воняет. Чтобы вымыть его, нужно спуститься в бухту, а сейчас для этого слишком холодно, да и скала скользкая. Я отмечаю про себя, какое отвращение вызывает у меня это ведро, и отчаянно пытаюсь осознать, что Мэнди не может им не пользоваться. Остальные ходили на унитаз. Смыв не работает, но я приносил двухлитровые бутылки с водой, и мы худо-бедно управлялись. Отсутствие здесь водопровода – большая проблема.

Мэнди приходится пользоваться ведром, потому что я не могу позволить ей свободно передвигаться. В том, что с ней обстоит сложнее, чем с остальными, виновата только она сама. Несмотря на холод, я чувствую, как ярость собирается в горячий комок у меня в животе. Я слишком хорошо знаю, что это значит. С определенного момента отношение к человеку становится необратимым. Так было и с остальными, которые меня отвергли. Они плакали, умоляли, чтобы их отпустили домой, не желая понимать, что со мной у них могла быть лучшая жизнь. Это жжение в животе означает, что все кончено. После этого они могут делать что угодно – ползать передо мной на коленях, ласкать и целовать меня, – но я больше ничего не смогу с собой поделать. Все, что после этого остается – закрыть дверь. В буквальном смысле.