Ушма

В последний раз он увидел Веру лишь спустя пятнадцать лет, слегка располневшую, но всё ещё довольно привлекательную. Она стояла на платформе в ожидании электрички. С ней была дочь, чудесная, рыжеволосая девчушка лет 8. Он посмотрел на неё вскользь, по-кошачьи, тем взглядом, который у него появился в последние годы, и который он тщательно скрывал на людях. Вера подошла к открывшимся дверям и внезапно почувствовала его взгляд на себе. Повернув голову, она внезапно увидев своего мучителя вольготно сидящего у окна, в паре метров от неё. Она отшатнулась, словно увидела чудовище и закрыла рот рукой. Девочка удивлённо посмотрела на маму, не понимая, почему они не входят в их поезд, но Вера не могла пошевелиться. Её лицо приобретало черты маленькой, напуганной девочки, которую он первый раз схватил в пустом классе после урока и слезы катились из её глаз. Он окинул её взглядом, каким сытый хищник на прощанье оглядывает свою недоеденную добычу и улыбнулся. Двери закрылись, и подмосковная электричка стала стремительно набирать ход. Он медленно закрыл глаза, положил руки на колени, успокоил своё дыхание и с наслаждением начал тщательно вырисовывать в своём воображении «фильм», в котором, по заснеженной дороге, неспешно колесил пассажирский автобус, битком набитый детьми в лыжной форме…

Брат зауважал Олега, после случая с прокушенной щекой. Он даже потрепал его по голове и предложил папиросу, но уже два дня спустя, едва не придушил, а когда Олег попытался пустить в ход зубы, что есть сил ударил его коленом в живот, да так, что Олег пролежал в углу четверть часа.

— В следующий раз все зубы повышибаю, сучёнок… — бросил Сергей, уходя из дома.

Олег молча корчился, пытаясь сделать вдох, но сквозь подступавшую мглу, ему хотелось смеяться. Он давно привык к боли, а после того случая в снегу, понял, что она лишь иллюзия. Просто красная мигающая лампочка в сознании, которая предупреждая его об опасности. Спустя годы, он научился выключать этот свет, но в тот день, извиваясь на полу словно полураздавленный червь, он только начинал постигать этот механизм. Но главное, он понимал, что его страх ушёл и вместо него, он чувствует необычайное возбуждение, такое сильное, что казалось, сквозь его тело проходит электрический ток.

Когда брата посадили, они с матерью вздохнули свободно. Олег с отличием закончил техникум, отслужил в армии и устроился на ламповый завод, где до этого проходил практику. Мать была счастлива и плакала, когда он принёс домой и отдал ей свою первую зарплату. Но он стал другим. Мать не понимала этого, но это было так. Он уже видел смерть и открыл для себя её волнующую притягательность. Отныне Она принимала участие во всех его новых «фильмах». Он видел её всё ярче и ближе, и порой, ему чудилось, что Она тоже видит его и улыбается в ответ.

В день, когда вернувшийся из тюрьмы Сергей напился и начал угрожать матери, Олег молча скользнул к плите, схватил сковородку с жарившимся на ней картофелем и ударил ей брата по голове, желая убить. Однако череп Гориллы выдержал удар. Он сполз на пол, очумело моргая, а потом, с материнской помощью, дополз до кушетки, где и отключился. Мать рыдала у его кровати всю ночь, а утром ушла на работу. Олег немного задержался. Остановившись напротив кушетки с братом, он негромко, но отчётливо произнёс:

— Увижу тебя здесь ещё раз — убью… — и тоже ушёл.

Они оба знали, что он сдержит своё обещание, а потому, вечером квартира была пуста. Вместе с Сергеем исчезли серебряные ложки, приёмник, пара колец и серёжек матери, а также немного деньг, что хранились в серванте. Мать снова рыдала, а когда Олег сказал ей, что так даже лучше, крикнула, что он бессердечный, и поэтому и девушки у него до сих пор нет.

Олег ничего ей не ответил. Слова матери давно перестали трогать его. Когда кто-то ругал или оскорблял его, он сразу вспоминал леденящий холод снега и вкус крови сквозь плотно стиснутые зубы. А ещё, крик, — жалкий и насквозь пропитанный страхом вопль Кольки, отчаянно бьющегося в зубах связанного Волчонка… Этот крик всегда начинал звучать у него в ушах, когда его злили, и его глаза постепенно застилал белый туман, сквозь который, ещё робко, но всё отчетливее, проступала Она. Тогда он начинал улыбаться. И те, кто отчитывал его, смолкали на полуслове, чувствуя, что на них смотрит нечто большее, нежели просто существо из плоти и крови.

К тому же, мать была не права. У него была девушка. Уже несколько лет. Он не знал её имени и никогда не видел лица, но не было дня, чтобы он не вспоминал её и тот удушливый, июльский день, когда он впервые увидел её лежащую ничком на асфальте под колёсами пыльного грузовика. Это было одно из самых дорогих его воспоминаний, и он старался никогда не думать о нем в спешке. Впрочем, он вообще больше никуда не спешил. Мир, в котором жили другие люди, с некоторых пор прекратил существовать для него. У него был свой собственный, гораздо более справедливый и привлекательный, и он покидал его лишь иногда, в жару, когда приходило время нового поиска…