Урок анатомии. Пражская оргия

– Я видел по всяким мелочам, как она больна. Погладит половину рубашки и пятнадцать минут отдыхает. Я просто не мог сложить два и два. Думал, вся усталость у нее от головы. Ох, как я зол! Я в ярости! Ладно, к чертям, пойдем! Уходим. Дам вам шапку, и пойдем. И сапоги. Дам вам сапоги Бобби. Как может взрослый человек выйти в такую погоду без шапки, без сапог, без ничего? Не хватало еще, чтобы вы заболели!

В машине, по дороге на кладбище, о чем можно думать? По дороге на кладбище, одурманенный или с ясной головой, думаешь об одном: что ждет впереди? Нет, это ты не видишь, это вне поля зрения, и ты к этому приходишь. Болезнь – это послание из могилы. Приветствие: ты и твое тело едины, оно уйдет, и ты за ним следом. Ушли его родители, он следующий. Едет на кладбище в длинной черной машине. Неудивительно, что мистер Фрейтаг заволновался – не хватает только гроба.

Старик наклонился, закрыл лицо руками.

– Она была моей памятью.

– Моя тоже.

– Остановите машину! – Мистер Фрейтаг забарабанил кулаком по стеклянной перегородке. – Притормозите! Здесь! – Цукерману он крикнул: – Вот он, вот магазин, магазин моего друга!

Машина остановилась у тротуара широкого унылого бульвара. Низкие здания складов, пустующие магазины, на трех углах – площадки, куда свозят старые авто. – Он был нашим уборщиком. Мексиканский парень, такой славный. Он купил это место на пару с братом. Дела идут ужасно. Я, когда здесь оказываюсь, всегда что-то покупаю, даже если мне ничего не нужно. Трое чудесных детишек и жена, а у нее обе груди удалили. Молодая совсем – тридцать четыре года. Ужас!

Рики не стала глушить мотор, а мистер Фрейтаг с Цукерманом пошли под ручку ко входу. Вокруг все было в снегу.

– Где Мануэль? – спросил мистер Фрейтаг девушку за кассой.

Она показала в дальний темный угол магазина. Проходя между рядов консервов, Цукерман не на шутку испугался: а вдруг он упадет и все обрушит?

Мануэль, раздобревший мужчина с мясистым темнокожим индейским лицом, стоял на коленях и наклеивал ценники на коробки с хлопьями. Увидев мистера Фрейтага, он радушно рассмеялся:

– Привет, Большой Человек! Что скажешь, Большой Человек?

Мистер Фрейтаг жестом пригласил Мануэля оставить свое занятие и подойти к нему. Ему надо было сказать что-то с глазу на глаз.

– В чем дело, Большой Человек?

Кончиками пальцев притянув ухо Мануэля к себе, он прошептал:

– Я потерял жену.

– Ой, нет!

– Сорок пять лет вместе прожили. Двадцать три дня назад умерла.

– Ой-ой-ой! Вот беда! Очень плохо.

– Еду сейчас на кладбище. Метель надвигается.

– Ох, такая была хорошая дама. Такая хорошая.

– Я заехал соли купить. Мне нужна грубая кошерная соль.

Мануэль подвел его к соли. Мистер Фрейтаг взял со стеллажа две пачки. На кассе Мануэль отказался брать деньги. Сам положил пачки в пакет и, как был, в рубашке с короткими рукавами, вышел на заснеженную улицу их проводить.

На прощанье они пожали друг другу руки. Мистер Фрейтаг, с трудом сдерживая слезы, сказал:

– Ты уж расскажи Долорес.

– Нехорошо это, – сказал Мануэль. – Ох нехорошо.

В машине мистер Фрейтаг вспомнил еще что-то и попытался открыть окошко. Не найдя на дверце ручку, он стал стучать в перегородку:

– Откройте! Я не могу открыть.

Рики нажала на кнопку, окошко открылось, старик успокоился.

– Мануэль! – крикнул он сквозь снегопад. – Мануэль, подойди-ка!

Молодой бакалейщик обернулся в дверях, устало провел рукой по волосам, стряхнул снег.

– Да, сэр.

– Мануэль, ты бы снег лопатой разгреб. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь поскользнулся.

Всю оставшуюся дорогу мистер Фрейтаг плакал. На коленях у него лежали две пачки крупной кошерной соли, и он так нежно держал пакет, словно это были останки миссис Фрейтаг. Снег бился в стекла машины тяжелыми клочьями, и Цукерман подумал, не попросить ли Рики повернуть назад. Метель уже началась. Но Цукерман чувствовал себя чистым столом, пустым столом, белесым выскобленным деревянным столом, ждущим, чтобы его накрыли. Сил в нем не осталось.

Они проехали под железнодорожным мостом, на котором спреем шести цветов были выведены надписи – будто нелепыми иероглифами.

– Вот ведь подонки! – сказал мистер Фрейтаг, увидев, как изуродовали общественную собственность.

В выбоинах на дороге под мостом стояла черная вода.

– Это преступление! – сказал мистер Фрейтаг. Тем временем Рики осторожно проезжала этот кусок пути. – Здесь ездят похоронные процессии. Катафалки, скорбящие, а Дэйли[51] лишь бы карманы набить, и все пусть идут к черту.

Они проехали через туннель, затем резко повернули на крутую мостовую вдоль железнодорожной ветки – там повсюду валялись какие-то ржавые железяки, а на другой стороне дороги, за высокой черной оградой начинались надгробья, километры кладбища без единого дерева, а вдалеке, у горизонта – огромное прямоугольное здание – видимо, какая-то фабрика, но из-за густого дыма, видного и сквозь метель, она напоминала нечто похуже.

– Здесь! – Мистер Фрейтаг застучал по перегородке. – Эти ворота.