Untitled.FR11.rtf5

И тогда как будто зыбкий свет возникал среди темноты, и редел, редел над­вигающийся мрак сто тридцать четвертой, самой кровопролитной и страшной, рельсовской войны.

К сожалению, биография Федора Михайловича Любимова изучена очень слабо .

Исследователям не удалось установить, когда он родился, где, в какой семье. Ничего не известно нам и о его прежних занятиях.

Закончил ли МГУ?

Путешествовал ли за границей?

В документах, переданных из канцелярии Главного Предиктора Восточных Территорий, Федор Михайлович возникает сразу в Большом Федорчуковище у пивного ларька, словно здесь, у ларька, родился, здесь вырос, здесь получил об­разование .

И, конечно, можно было бы упрекнуть древних летописцев, возмутиться, де­скать, почему не потрудились они заглянуть в паспорт гражданина Любимова и не сообщили нам этих сведений! Известно ведь, что Федор Михайлович не единож­ды попадал в вытрезвитель, и заглянуть в его паспорт не составляло труда!

Это так.

Однако я не спешил бы с упреками.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, или СВЕТ В КОНЦЕ ТУННЕЛЯ.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Плоть от плоти города, этот мыслитель словно бы и возникает из бряканья кру­жек, из неторопливых разговоров, что ведутся в очереди за пивом.

Это не преувеличение .

Ведь Федор Михайлович не просто аккумулировал в себе надежды и чаяния рельсовцев, он сам был их надеждой и чаянием.

Сколько раз во время изнурительных боев сто тридцать четвертой гражданской войны в блиндажах и траншеях по обе линии фронта вспоминалось Федино имя.

— Эй, Васька. — скажет, бывало, полевой командир Витя-райкомовец, за­правляя в пулемет новую ленту. — Сгоняй-ка к Феде, спроси!

— Чего спросить-то? — шмыгнув носом, вскакивает отважный сорванец.

— Ну, этого. Не видно ли света в конце тоннеля.

— Чего-чего?

— Как чего?. Узнай. Не пёрнул ли он.

И вот Васька-Гаврош, пригибаясь под трассирующими очередями, уворачи­ваясь от бомб и снарядов, бежит, бывало, в Большое Федорчуковище к Фединой избе, где пьет мыслитель с супругой своей Екатериной Ивановной водку.

Стукнет в окно юный герой, и, если Федор Михайлович уже тяжел, выйдет на крылечко Екатерина Ивановна.

— Что, тетя? — отважный мальчишка спросит. — Не видать еще света в конце тоннеля?

— Нет, — ответит Екатерина Ивановна. — Не пёрнуто еще у него. Опять на­жравшись лежит!

И вернется такой Васька в свою часть, а там и Витьки-райкомовца уже нет, и дот разворочен прямым попаданием снаряда, и только из воронки, из земли, густо пропитанной кровью, поднимется голова и спросит:

— Ну что?

— Нет... — ответил Васька, горестно вздыхая. — Не видать еще света в конце тоннеля. Опять, говорят, пьяный заснул.

И уронит израненный боец голову, и закроет карие очи.

А Васька утрет рукавом слезы и побредет по развороченному снарядами горо­ду, прибьется к какой-нибудь боевой части с той или другой стороны фронта...

И когда вчитываешься в скупые строки рельсовских хроник, когда перебираешь описания сражений сто тридцать четвертой гражданской войны, когда видишь, сколь высока была в насмерть сцепившихся армиях вера в Федора Михайловича, тогда понимаешь, что Любимова просто не могло не быть.

Кто-то — не Вольтер ли? — сказал однажды, что даже если бы не было тако­го человека, как Федор Михайлович Любимов, его нужно было придумать, и его обязательно придумали бы, потому что надеяться людям кроме как на него было не на кого.

Но — увы — Федор Михайлович и тогда не пёрнул.

Потому что такой человек, как он, в отличие от политиков-скороспелок, ничего не делает только ради того, чтобы сделать.

Нет.

Не такого ведь света в конце тоннеля и ждали от Федора Михайловича рель- совцы, не за это гибли на фронтах гражданских войн.

И Федор Михайлович не обманул их надежд.

Он пёрнул так, что все сразу поняли — вот он, этот свет в конце тоннеля. И принес Федор Михайлович этот свет новой жизни не тогда, когда ждали, а когда этот свет стал необходим народу.

ВОСЬМОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ.

НАЧАЛО

Кажется, я уже упоминал, что изучение истории Рельсовска требует не только проницательного ума, глубоких знаний, но и отваги.

Да-да.

Той самой отваги, которой зачастую не хватает нам, чтобы самостоятельно от­правиться в полет на какую-либо планету или хотя бы Луну.

У меня, как у масона высокого градуса, имелись и проницательный ум, и глу­бокие знания, и переходящая порою в полное безумство отвага. И что же, куда же меня завели мой проницательный ум, глубокие знания и безумная отвага?

Вы не поверите, но бесстрашно пробираясь по лабиринтам Рельсовской исто­рии, я оказался в лабораториях института Человека и Трупа, где творил историю сам Петр Николаевич Исправников...

Сразу, как только меня ввели туда, я почувствовал творческую энергию и нео­быкновенное напряжение мысли, которыми была пропитана вся атмосфера НИИ глубокоуважаемого Петра Николаевича. Из-за одной двери слышались истошные крики, из-за другой никто не кричал, но зато сильно тянуло паленым мясом.