Untitled.FR11.rtf5

Я ответил, что и сам очень переживаю за судьбу Абрама Григорьевича, но — увы! — ничего не могу поделать. Список экипажа утвержден на галактическом совете.

— Слава Богу, — сказал я, — что последнее время Абрама Григорьевича нака­зывает только Екатерина Тихоновна. Все-таки ее пощечины не так разрушительно действуют на его организм, как нагайка казака Вити.

— Ну и хрен с ним! — сказал полковник. — Нельзя, так нельзя. Летите, как запланировано. Здесь тоже кому-то надо работать .

Он попил со мной остывшего кипятка и ушел спать.

Вернулся из командировки — он где-то пропадал две недели — Давид Эдуар­дович Выжигайло-Никитин.

Казаки обрадовались, увидев его.

Оказывается, Особый комитет уже давно выдал им разрешение на погром, и казаки ждали только возвращения Давида Эдуардовича.

Погром происходил мирно и деловито.

Племянник Стёпа и заключенный Лупилин сноровисто таскали ящики с шот­ландским виски в Приватизационный комитет и «станицу». Казаки стояли рядом с Давидом Эдуардовичем и Петром Созонтовичем и мирно беседовали.

Успокоившись, я отправился к себе, и только там, в своей комнате, обратил внимание на странные звуки, доносившиеся из моего шкафа. Подумав, что это прилетели инопланетяне или пришел Н.Ф. Федоров, я отправился туда, через шкаф, и что же вы думаете — кого я увидел в секретной комнате?

Какой кошмар! Да-да! Настоящий кошмар!

В моей тайной комнате хозяйничали племянник Стёпа и заключенный Лупилин!

В первую минуту я страшно возмутился — ведь был назначен погром Давида Эдуардовича Выжигайло-Никитина, а эти бездельники-антисемиты громили ту посылку, что братья по разуму выделили мне в качестве гуманитарной помощи, но потом я успокоился. В конце концов, все равно с этой посылкой я бы не управился за время, оставшееся до отлета, а так спас от погрома нашего еврея-спонсора.

Жалко только, что сам Давид Эдуардович не понимает этого.

Он даже не сказал мне спасибо, хотя мы уже увиделись, когда он разговаривал по телефону.

— Отец! — кричал он. — Зачем вы эту войну устроили? Ты же знаешь, я пять самолетов арендовал, а вы — я по телевизору видел — опять пиф-паф делаете. Ты знаешь, отец, сколько это нам будет стоить?

— Не беспокойся, дарагой! — услышал я в ответ, хотя и приглушенный труб­кой, но все-таки достаточно громкий, так хорошо знакомый мне по телепередачам голос. — Когда абрыкос поспеет, мы уже закончим все. Ты только гранатометы пришли.

— Ты деньги приготовил, отец?!

— А как же, дарагой, разве я обманывал тебя? Занимайся спокойно своим де­лом и не смотри этот ящик.

Я специально задержался возле телефона, чтобы Давид Эдуардович мог побла­годарить меня за спасение от погрома. Однако, закончив разговор с Шеварднадзе, Выжигайло-Никитин повесил трубку и, даже не кивнув мне, ушел.

Да. Он действительно незаконнорожденный.

И еврей он тоже какой-то все-таки ненастоящий.

Абрам Григорьевич Лупилин, томящийся сейчас в заключении, конечно же, не поступил бы так.

Сегодня на кухне многие квартиранты жаловались на казачью «станицу».

Оказывается, вчера вечером они до двух часов ночи горланили песни, а потом затеяли уборку. Привели «приватизаторов» и заставили мыть полы.

Видимо, спросонок те работали недостаточно сноровисто, и казаки решили не­множко поучить их. А те принялись кричать, вот и перебудили квартирантов.

— Кто ж знал, что это нелюди такие? — разглядывая разбитый кулак, говорил на кухне черно-петуховый Гриша. — Они ж даже того не понимают, что ночь уже и люди отдыхать легли!

— Да уж. — сочувственно вздыхала Екатерина Тихоновна. — Это такой на­род. Один — еврей, а у другого лыжи в депутаты налажены, чего у них о народе думано? А все равно, Гришенька, уж ты поаккуратнее . Не ломай их. Работы- то столько теперь .

И почему-то она посмотрела на меня.

Полякова, которая, закинув ногу на ногу, сидела тут же на кухне, захохотала, перехватив этот взгляд.

— Ты, Катя, не смотри на моего. — сказала она. — Не у одной у тебя работа.

Очень интересные беседы происходят теперь у нас на кухне.

Сегодня беседовал с гостем из Туркменистана о принципах организации сво­бодного, не тоталитарного общества.

Мой собеседник, наблюдая, как в закутке у шкафа чистит племянник Стёпа сапоги черно-петухового Гриши, заметил, что общество только для того и сущест­вует, чтобы индивидуальности, объединяясь в него, могли подавлять сами себя.

Я категорически не согласился с этим положением.

Я сказал, что общество для того и освобождалось от оков тоталитаризма, что­бы личность могла раскрыться в полной мере.

В свидетели этому я призвал племянника Стёпу, но он ничего не ответил. Еще быстрее замахал щеткой.

— Я считаю, Федя, что ты прав . — сказала Полякова. — И Рудольфа ты пра­вильно призвал в свидетели. Я внимательно наблюдаю за ним и вижу, как глубоко и всесторонне раскрывается в нашей квартире его личность. Он был никчемным депутатом, а смотри, как ловко сейчас моет он пол и чистит сапоги.

— Вы не правы Екатерина Ивановна. — сказал я. — Это не Векшин. Это племянник полковника Федорчукова — Степа.

— Я не племянник! — сказал Степа. — Я — депутат Векшин.