Untitled.FR11.rtf5

Но какое дело нам до здешних оборотней, если мы должны лететь на Юпитер?

Сидел в туалете и вслух читал племяннику Степе и майору Лупилину отрывки из «Философии общего дела», с которыми узников попросил меня познакомить — он специально отчеркнул их карандашом! — сам Н.Ф. Федоров.

«Рабство и господство есть несомненное зло, но и свобода (взятая сама по себе, без дальнейшего определения и осуществления своего назначения) не есть благо, она просто — ничто».

Я не прочитал то, что заключено в скобки, поскольку Н.Ф. Федоров сам заклю­чил в скобки эти слова. Вероятно, он считает, что пока племянник Степа и майор Лупилин не должны знать все. Возможно, Н.Ф. Федоров прав. Я тоже считаю, что нашим несчастным узникам пока достаточно запомнить, что свобода — ничто. В полете я, может быть, объясню им и то, что заключено у Н.Ф. Федорова в скобках.

КАТАСТРОФА...

Случившееся не укладывается в моей голове.

Гибель Атлантиды — детская неприятность по сравнению с разразившейся в моей комнате катастрофой человечества.

Когда, размышляя над решением Ш-С., я постучал в свою комнату, дверь при­открылась и я увидел, что Полякова, нелепо изогнувшись, сидит на моей кровати, а полковник Федорчуков лежит на полу возле плаката «Свободу майору Лупилину!».

На столе же — пустая! — стояла бутылка приготовленного мною шотландско­го виски, а на полу, разинув пасть, стоял портфель и как-то нагловато подмигивал выпученными глазами, которых у него не было.

Я не стал беспокоить ни Полякову, ни Федорчукова.

Я знал, что они уже долетели до цели и никакая медицина не способна вернуть их назад.

Федорчуков!

Петр Созонтович!!

Товарищ полковник!!!

Я вам все докладывал, как старшему по возрасту и по званию, а вы — человек военный — вы презрели установленный порядок и отправились в полет, даже не согласовав этот вопрос со мною!

А ты, любовь моя, Полякова!!!

Я так любил твои мягкие губы, твои красивые коленки, твои зеленоватые, как у кошки, глаза!

Полякова! Ты и так была членом экипажа, и разве я не предупреждал тебя, что мы должны лететь вместе?

Нет, не вняла голосу разума, отправилась на Юпитер без меня!

О, это женское легкомыслие, про которое столько уже написано и которое те­перь привело к беде, каких еще не было в истории человечества.

Сейчас вас встречают представители Галактического Совета, и что вы скажете им в ответ на вопросы, вы, не прошедшие даже соответствующего инструктажа? Не отвернется ли от нас Галактика? Не окажется ли бессмысленной в результате не только моя жизнь, но и всего человечества?Возрадуются ли теперь многочисленные хоры звезд? Станет ли истиною иллю­зия поэтов, олицетворявшая и отцетворявшая миры? Сей день, как говорил Н.Ф. Федоров, его же Господь через нас сотворит, будет ли произведен совокупным действием демократических чекистов, возлюбивших Бога отцов и исполнивших­ся глубокого сострадания ко всем переселенным ими (нашими демократическими чекистами) на Луну? Станет ли теперь Земля первою звездою на небе, движимою не слепою силою падения, а разумом, восстановляющим и предупреждающим па­дение и смерть?

Занятый этими мыслями, я не следил за событиями, разворачивающимися в нашей квартире. Не все ли равно, что происходит тут, если человечество обречено теперь, может быть, навсегда, влачить оковы своей земной несвободы? Не все ли равно, если теперь, может быть, уже никогда не исполнится замысел наших великих Учиителей, если теперь никогда не откроется для всех нас, готовящихся стать чекистами нашей демократии, ширь, высь и глубь необъятная, но не по­давляющая, не ужасающая, а способная удовлетворить безграничное желание, жизнь беспредельную.

Помню смутно казаков — их почему-то было уже не два, а человек десять.

Помню Екатерину Тихоновну, мы сидели с ней в одной комнате, и я писал пейзажи Юпитера масляными красками, пытаясь вставить в полюбившиеся мне ширь, высь и глубь ландшафтов Полякову и Федорчукова.

Полякова вставлялась.

О, как печальна была ее фигурка, затерянная в суровом пейзаже Юпитера!

А Федорчуков не вставлялся никак...

И это было знаком, что экспедиция не принята Галактическим центром... Серд­це мое наполнялось неизбывной печалью. День желанный, день, от века чаемый, который должен был стать Божьим велением и человеческим исполнением, опять отдалялся от нас...

Не об этом ли и пела Екатерина Тихоновна в своих печальных песнях:

Без ветра шумела осина,

И горькая пахла кора...

Нет матери счастья без сына,

Забрали его мусора...

И плакала.

И казачий черно-петуховый генерал Гриша Орлов, обнимая ноги Екатерины Тихоновны, кричал:

— Матушка! Пожалей себя, матушка наша, не терзай душу! — и снова плакал, роняя слезы на колени Екатерины Тихоновны и на свой генеральский мундир.

И я тоже плакал, а Екатерина Тихоновна гладила меня по голове, и заключен­ный Лупилин подносил нам откуда-то блюдо с рюмками, наполненными шотланд­ским виски, и тоже плакал.Странно, но жизнь продолжается и после разразившейся в нашей квартире ка­тастрофы.