Унтер-офицер и другие

Ребята быстро собрали свои вещички. Однако Вереш не хотел оставлять даже фаустпатроны. Он потребовал, чтобы каждый из парней связал веревкой по пять фаустпатронов и нес их на спине. После долгих препирательств они взяли по две штуки на каждого.

Скоро дорога пошла в гору — не сильно, правда, но все-таки подъем почувствовался. Ребята раскраснелись, оживились, даже негромко запели в такт шагу танго «Поцелуй с твоих губ», словно это был марш. Эту песню Бодра уже когда-то слышал. Судя по глазам Вереша, и ему она нравилась.

— Кто из вас старший? — поинтересовался Бодра.

— Я, — ответил Вереш.

— Сколько же тебе лет?

— Семнадцать исполнилось. В мае я должен был закончить гимназию, но спустя три недели после крещения пришлось бросить учебу.

Ветер стих, но было холодно. Чем выше они поднимались, тем сильнее скрипел под ногами снег. Салаи приходилось немного поддерживать. На морозе он не чувствовал боли, но так ослаб, что шел пошатываясь и часто останавливался. В половине третьего вышли к редколесью. Широкая проселочная дорога пошла по просеке, а через несколько сот метров пересекалась с полевой: из-под снега были видны следы колес.

Пройдя немного и внимательно присмотревшись, Бодра высказал предположение, что дорога ведет или к дому лесника, или же к хутору сенозаготовителей. Большак же по-прежнему шел по опушке в северном направлении. Никакого жилья возле него не было видно.

Они решили идти по лесной дороге, которая вела наискось через буковую рощу, постепенно становящуюся гуще.

У Салаи закружилась голова, и он упал на колени. Он вспотел, его начало рвать.

— Не знаю, отчего бы это, — пробормотал он. — Консервы я ел не спеша.

Бодра же опасался совсем другого. Когда он поддерживал голову Салаи и смотрел на обезображенное огромной лиловой опухолью лицо, ему впервые пришла в голову мысль, что у того заражение крови.

— Мне стыдно за себя, — сказал Салаи.

— Не мели чепухи. Вот найдем крышу над головой, полежишь — и все пройдет.

Он забрал у Салаи карабин, а ему вырезал легкую палку.

Часа через три, когда уже начало смеркаться, они вышли на опушку. Жилья не было и здесь. Лежало перевернутое орудие, обгорелый грузовик и вокруг немцы. Человек тридцать.

Парни в ужасе остановились и издалека смотрели на трупы, застывшие в самых невероятных позах — как их застала смерть.

— Здесь что-то произошло, — заметил Бодра.

И тут он увидел гитлеровского майора. Он лежал на спине, широко раскинув руки. На груди великолепный цейсовский бинокль, на ногах новые сапоги. Бодра мысленно уже завладел и биноклем, и сапогами.

Он поспешно подошел к майору, хотя никто не собирался его обгонять. Бинокль, даже не взглянув в него, он повесил себе на шею и начал стаскивать сапоги, но они не снимались: то ли были малы майору, то ли примерзли к его ногам. Он дернул раз, другой, но сдвинулся весь труп, стуча по заледеневшему снегу.

— Встань на него, — попросил Бодра Салаи. — Черт бы его побрал! Никак не желает расставаться с сапогами!

Маткович позеленел и отвернулся.

— Видеть не могу, — сказал он.

— Чего ты не можешь? У меня дырявые сапоги, а ему они уже не нужны.

Салаи встал на живот майора, и только тогда Бодре удалось стащить сапоги с мертвого.

— Подумать только! — с довольным видом произнес Бодра, разглядывая теплые, на бараньем меху, сапоги. Он тут же снял свои и натянул новые. Сделав несколько шагов по полянке, похвастался: — Словно специально для меня тачали. — И махнул рукой, что можно двигаться дальше.

Йенци тем временем бродил возле трупов и собирал консервы. Ко дну некоторых банок были прикреплены таблетки сухого спирта: достаточно поджечь — и ешь горячее! Он сунул несколько банок себе в вещмешок. Наверное, он бы и еще взял, но тут Бодра услышал треск сучьев. Он огляделся, но никого не увидел.

— Спрячьтесь за деревья, — сказал он. — Кажется, кто-то идет.

— А вдруг это наши?! — обрадовался Вереш.

— Может, да, а может, и нет. Это или русские, или немцы.

— Если немцы, это не беда.

— Но и ничего хорошего. С ними всегда много хлопот, можешь мне поверить. Сразу же спросят, чего мы тут ищем, почему не в части, в два счета объявят дезертирами и, пока ты соберешься объяснить, расстреляют, и все!

— Но ведь не мы бросили…

— Тихо!

Бодра осмотрел в бинокль местность и на другом конце поляны, шагах в двухстах от них, заметил среди деревьев трех немцев, принадлежавших, видимо, к разгромленной части. Они шли осторожно, держа оружие наготове.

Бодра протянул бинокль Верешу.

— Посмотри направо от орудия, — сказал он. — Чуть подальше и правее.

Немцы не спеша вышли на поляну. Оглянулись и что-то прокричали.

— Они спрашивают, — перевел Вереш, — есть ли тут кто.

«Пусть себе спрашивают», — подумал Бодра.

Гитлеровцы тем временем подошли к трупам и начали собирать консервы.

Салаи, стоявший шагах в пятнадцати от Бодры за стволом большого дерева, слабеющим голосом произнес:

— Не сердись, я больше не могу. — Он пошатнулся и повалился на землю.

Один из гитлеровцев, хотя ничего не увидел, выстрелил на звук.

— Не стреляй! — крикнул Бодра по-венгерски.

Он замахал немцам рукой и бросился к упавшему товарищу.