Унтер-офицер и другие

И тут гитлеровцы увидели на нем сапоги. Все трое закричали, замахали руками и открыли огонь короткими очередями по Бодре, который, к счастью, успел спрятаться за толстое дерево.

— Пулемет! — крикнул он Верешу. — Помоги! Теперь они от нас не отстанут!

Бодра нагнулся и оттащил Салаи за дерево. Тот не был ранен, просто ему стало плохо и его снова прошиб пот.

Гитлеровцы, не прекращая стрельбы, приближались. Бодра снял с плеч Салаи карабин и ждал. Один из гитлеровцев, высунув голову из-за дерева, осмотрелся и быстро перебежал за другое. Бодра выстрелил в немца и попал. Зато двое других открыли такой огонь, что в ушах зазвенело.

— Почему не стреляешь?! — заорал на Вереша Бодра.

Вереш лежал на животе, держа пулемет у ноги, и не стрелял. Парни тоже не стреляли. Они так попрятались за деревья, что их не было видно.

Бодра выругался. Выходит, он может рассчитывать только на себя. Он материл Вереша, но понимал, что ругать-то ему следует прежде всего самого себя, так как это он стащил с майора сапоги. Если гитлеровцы подойдут поближе или, чего доброго, зайдут сзади, спасения не будет. Что-то нужно было предпринимать. Дождавшись конца длинной очереди, он отшвырнул карабин и, раскинув руки, рухнул на землю, притворившись убитым. Это был проверенный трюк.

«Кажется, удалось! — мелькнуло у него в голове. — Не переиграл ли? Уж больно картинным было падение».

Однако немцы не заподозрили обмана и, обменявшись знаками, вышли из-за деревьев.

И тут Бодра срезал их очередью из автомата.

— Ничего не поделаешь, другого выхода не было, — проговорил он, вставая.

Он не спросил Вереша, почему тот не стрелял. Он помог Салаи подняться, обхватил его одной рукой, и они двинулись дальше.

Парни шли за ними, немного поотстав.

Уже начало темнеть, когда Бодра наткнулся на мертвую собаку. Ее застрелили.

— Где-то поблизости должно быть жилье, — сказал он. — Эту собаку пристрелили, чтобы она не лаяла.

Метров триста они карабкались по склону. Сначала показался стог сена, затем хлев и, наконец, дом. Это был бревенчатый дом под драночной крышей. Сбоку к нему был пристроен сарай.

Бодра остановился. Подняв ком земли, он запустил им в дверь.

Вышла худенькая девушка в платке. Посмотрев по сторонам, она вернулась в дом.

— Все в порядке, — заявил Бодра. — Можем войти.

В доме кроме девушки находился еще старик.

Не успели солдаты закрыть за собой дверь, как старик скороговоркой заявил, что в доме ничего больше не осталось. Шли бы они ко всем чертям! Сколько солдат ни заходило, все что-нибудь да забирали. Не солдаты, а какие-то грабители!

— Мы просим пустить нас переночевать, — объяснил Бодра. — Не выгоните же вы нас на улицу в такую погоду?

Салаи сел, стащил с себя вещмешок и устало сказал:

— Не задаром.

Он порылся в мешке и вытащил из него будильник. Хозяин зажег лампу, занавесил маленькое оконце одеялом и только после этого осмотрел будильник.

— Не ходит, — сказал старик.

Салаи завел будильник, он нервно затикал.

— А карманных нет? — спросил старик. — Мне поменьше нужны — этот в карман не положишь.

Салаи порылся в мешке и вытащил большие карманные часы, какие носят железнодорожники. Он завел их, послушал и передал старику.

— Молока немного есть у нас, — сказал тот.

— Это за такие-то часы? — со злостью спросил Бодра.

— Завтра тоже дадим молока и немного хлеба.

— Я не против, — согласился Салаи. — Молоко хоть жевать не нужно.

Девушка все это время, стояла тут же и молча смотрела на солдат. Изредка она дотрагивалась до живота. Тогда старик бросал на нее угрожающие взгляды.

— Принеси молока, — сказал он ей. — Да подбрось хворосту в огонь.

Девушка вышла, не спеша и чуть ссутулившись. Даже в доме она не сняла с головы платка.

— Надругались над ней, — объяснил старик.

— Кто?

Старик не ответил. Он явно сердился на дочь: хортистский офицер, соблазнивший его дочь, ушел, а она осталась при нем.

— Ты почему не стрелял? — спросил наконец Бодра у Вереша.

— Я? — переспросил Вереш. — Я в союзников не стреляю, тем более за пару ворованных сапог.

Бодра поднялся и ребром ладони сильно ударил Вереша по губам, как он это представлял себе раньше. Обильно потекла кровь.

— Ах, это твои союзники?! — закричал Бодра. — Тогда беги за ними! Иди, мать твою так! И не забудь спросить у них, что они нам дали, кроме этой проклятой войны, которую они нам навязали! Ах ты, гниль… Выходит, я вор?! Я что, у живого их отнял? Он их что, носить будет?

Вереш заклеил разбитую губу кусочком папиросной бумаги, но кровь все не останавливалась. Пришлось наклеить шесть или семь бумажек.

— За это я расплачусь с вами, господин унтер-офицер, — сказал он, шурша бумагой. — В долгу не останусь! Сами увидите!

— Поговори у меня, еще схлопочешь! Ты что, думаешь, я тебя боюсь? Черта с два! Спать-то рядом будем, понял? Если ты такой храбрый, можешь перерезать мне глотку.

Девушка, вернувшись в дом, заметила разбитую губу Вереша, но ничего не спросила. Она поставила на стол большой жестяной бидон, кружки и положила хлеб. Затем добавила в печку хвороста и села возле нее на низенькую табуреточку.