Unknown

 Сначала было довольно сложно отличить армию от свиты - Дарий в проливе Исс не сверкал эполетами и не был окружен столь многочисленной свитой, как граф фон Зоншпеер. Куда бы он ни направился, за ним следовало множество развевающихся плюмажей и сверкающих эполет, лошадей в пене и блеске стали. В общем, он походил на огромную военную комету. Если бы судьба Райсенбурга зависела от итогов этого дня, фельдмаршал и его генералы, адъютанты и ординарцы не могли бы быть более усердны и взволнованы. У фон Зоншпеера было не менее четырех лошадей под уздой, кажется, он менял их каждые пять минут. Вот он несется вдоль строя уланов на черном боевом скакуне, а вот огибает колонну кирасиров на белом. Тирольцев он воодушевляет своей речью на коне темно-рыжей масти, а к мужеству и военному пылу артиллерии взывает на гнедом. День был прекрасный. Оркестры соответствующих полков играли на поле триумфальные марши. Войска прибывали постепенно, зрелище было колоритное. Вдали играла музыка, вскоре появились войска пехоты. Заиграл легкий горн, и полк тирольцев вышел из тени соседнего леса. Литавры и рожки возвестили о прибытии отряда кавалерии, а появление передового отряда легкой кавалерии свидетельствовало о том, что за ним следует артиллерия.

 Гербы и штандарты сияли на солнце, военная музыка разносилась по всему полю, непрерывно били в военные барабаны, от звука военных труб в жилах закипала кровь. Время от времени вдали появлялись клубы пыли, свидетельствующие о прибытии полка кавалерии. Даже сейчас полк на подходе: это - красные уланы. Как элегантно их полковник, молодой граф фон Эберштайн, гарцует на берберийском коне! Неужели Тезей оказался Кентавром? Его шпоры и узда кажутся, скорее, символами независимости, чем инструментами управления: граф не наказывает и не направляет. Всадник неподвижен в седле, конь подчиняется ему без управления. Кажется, человек позаимствовал тело животного, а животное - человеческий разум. Его полк выстроился на поле, подняв высокие копья, словно здесь выросла молодая безлиственная роща, но державшим строй уланам было сложно сдерживать боевой пыл своих коней. Услышав звук горна, они стояли, раздувая ноздри, уже вдыхали войну, еще не видя врага, били то одним копытом, то другим, словно сетуя на Природу за то, что она сотворила их чем-то столь прозаическим.

 Все войска прибыли, и на поле началась необычная суматоха. Фон Зоншпеер снова сменил скакуна, и пока пересаживался на другого, успел раздать указания по меньшей мере дюжине адъютантов. Ординарцы спешили во все уголки поля. Над палаткой фельдмаршала поднялся новый флаг, довольно большой. Сигнальный выстрел! Музыка на поле стала тише, мгновенно все замолчали в тревоге, еще один выстрел, и еще один! Все оркестры всех полков одновременно начали играть национальный гимн: на поле выехал королевский двор!

 Мадам Каролина, баронесса, графиня фон З... и некоторые другие дамы надели установленную форму королевской гвардии. Мадам и баронесса были прекрасными наездницами, воодушевление родственницы Бенкендорфа, когда она лихо выехала на поле под гром пушечной канонады, в грохоте барабанов и гуле труб, поразительно контрастировало с ее смятением и подавленностью прошлым вечером.

 - Вашей светлости нравится поле, уставленное палатками, полагаю! - сказал Вивиан, оказавшись рядом с ней.

 - Я люблю войну! Это - развлечение королей, - ответила дама. - Как сияют на солнце латы и шлемы этих кирасиров! Видите фон Зоншпеера? Интересно, с ним ли кронпринц!

 - Думаю, да.

 - Так и есть! Итересуется ли он чем-нибудь? Прошлым вечером в Опере он казался воплощением Апатии. Я не заметила, чтобы он улыбался или двигался, едва ли хоть раз услышала его голос! Но если он любит войну, если он - воин, если он думает о других вещах, а не о балах и пантомимах, это превосходно! Прекрасно для его страны! Возможно, он - герой?

 В это мгновение кронпринц, находившийся в свите фон Зоншпеера, медленно подъехал к монаршьей чете.

 - Рудольф! - обратился к нему великий герцог. - Сегодня ты командуешь своим полком?

 - Нет, - тихо пробормотал кронпринц.

 Великий герцог подъехал к сыну и тихо с ним поговорил, видимо, со всей серьезностью. По-видимому, отец увещевал его, но монаршьи наставления возымели лишь один эффект - лоб кронпринца еще больше нахмурился, а его вялое лицо стало еще более печальным. Баронесса очень внимательно наблюдала за разговором отца с сыном. Когда кронпринц, нарушив волю отца, остался с придворными и позволил возглавить свой полк подполковнику, юная дама подняла свои лучистые глаза к небесам с тем же выражением скорби и обреченности, которое так заинтересовало Вивиана в то утро, когда он переводил ей душераздирающий отрывок про Корсара.