Unknown

Эта мысль — одно из важнейших достижений материализма, имеющее для нас методологическое значение. Она может показаться, как минимум, странной для тех, кто не очень знаком с подлинно-научным понятием общества. Физик, биолог или астроном, которые всю жизнь занимаются исключительно-природными явлениями, скорее всего, не догадываются об этом. И, тем не менее, это так. Даже простое выделение этих природных явлений в чувствах и в мышлении из бесконечного множества других природных явлений и превращения их в предмет со-знания, само по себе есть не природное, а сугубо человеческое, общественное действие. В другой — не общественной — форме (в их внечеловеческом, внеобщественном бытии) эти явления познаны быть не могут. По-другому их для человека просто нет, пусть даже они есть в объективной реальности независимо от человека. И это нисколько не отменяет того, что за этой общественной формой «вещи для нас» скрывается то, что Кант называл «вещью в себе», существующей объективно, вне зависимости от человека, материи. Если это справедливо по отношению к такой «вещи в себе», как природа, то все же остается вопрос, насколько «в себе», то есть вне и в независимости от данной общественной формы и характера исторически сложившихся общественных отношений существуют чисто социальные феномены — такие как чувства?

На этот счет, как мы уже отмечали, пытались давать ответы и Э.Ильенков, и М.Лифшиц, и А. Канарский, и Л. Выготский — психолог, которого в первую очередь интересовали психологические механизмы бытия чувств в искусстве и через искусство. Бесспорно, чувства рассматривались ими как САМО и СОчувствие. Но, если остановиться только на этом, вопрос об истинности чувств и о границе, отделяющей ощущаловку и чувственность, вообще лишается смысла, ведь те ощущения, которые производятся как фрагменты индивида, тоже всецело социальны. Любая другая, не социальная природа не только человеческих чувств, но и характерных для той или иной культуры ощущений, отвергается, а биологические предпосылки для того, чтобы человеческий индивид мог приобщиться к этой деятельности, а следовательно, и к чувствам, и к ощущениям определенного характера, рассматриваются как внешние условия — необходимые, но отнюдь не достаточные, поскольку чувства и ощущения, простирающиеся за пределы чисто животных реакций, являются продуктом общественного производства. В этом пункте различий между чувствами и развитой способностью чувствовать, между человечески-развитыми ощущениями и способностью их испытывать, нет.

Но Лифшиц, Ильенков, Канарский на этом не останавливаются. Они настаивают на социальной природе чувства в борьбе с грубым физиологизмом и социологизмом (грубым материализмом), определяющим идеальное в качестве эпифеномена, подчиненного и определяемого внешними по отношению к нему обстоятельствами, не имеющего самостоятельного значения и самоценности вне этих обстоятельств. Но точно так же они возражали тем, кто эту самоценность идеального возводит в ранг недосягаемого для материализма идеального бытия, самого себя определяющего и оживляющего мертвую материю (Бог есть любовь, — вспоминается тут библейский афоризм). Признавая, что нет никакого другого способа понять природу чувств, а значит, в конечном счете, научиться их производить, кроме как изучение свой собственной истории — истории развертывания эстетического процесса в логике узловых моментов, каждый из которых тоже является единичным фактом, они настаивали на том, что сами чувства не определяются этими фактами.

Таким образом, вопрос преобразовывается в проблему объективного бытия эстетического в качестве атрибута материи как таковой, а не только социальной формы движения материи. Здесь не обойтись без методологических верстовых столбов, поставленных когда-то Спинозой. У Спинозы бог — не только любовь, но без любви никакого бога нет точно так же, как без него нет никакой любви (помним, что по Спинозе бог=субстанция). По Спинозе, целое определяет все то, из чего оно состоит, в том числе и отдельные цепочки причинно-следственных связей внутри этого целого. Подхваченная дальнейшим развитием философии, эта мысль, пропущенная через немецкий идеализм, была положена в основу диалектического принципа развития. Потому Ильенков снова и снова возвращается к идеям этого великого мыслителя, применяя его подход к логике познания вообще и чувственного познания в частности.