На этой реальной производственной основе, на основе производства фрагментарного индивида как потребительной стоимости для капитала в наше время происходит и слияние различных форм культуры, но не как преодоление, снятие их как саморзорванности человеческой культуры в целом, а как обезразличивание их по отношению друг к другу, которое допускает смешивание без преодоления. Таким образом, в качестве общего знаменателя выступает не их чувственная интенсивность, а отсутствие чувственности вообще в каждом фрагменте, взятом не по отношению к самому себе, а по отношению к другим фрагментам. Дедифференциация форм культуры происходит не как их снятие и преодоление, а как сведение их в реальной практике производства человека к тому, с чего, собственно, и началось их становление — к безразличному. Таким образом, все чувства человека, прошедшие сложнейшую историю становления, могут быть на уровне индивида сведены к этому специфическому нулю — к голой ощущаловке. Никакого уровня всеобщности, кроме того, что она может быть абстрактом, присущим индивидам, у которых были произведены те или иные фрагменты, эти «чувства»-ощущаловка не достигают. И, хотя они базируются на определенных достижениях человеческой культуры, они не выводят индивида на уровень чувственной культуры как таковой, и уж, тем более, на уровень материи, как бы тонко они не развивались.
Мы уже говорили о восприятии единичного. Для эмоций-ощущений это отправная точка, для чувств — тоже. И в этой точке они сходятся, выступают как одно (не просто как одно и то же, а как одно). Поэтому чувства и могут заменяться эмоциями-ощущениями (употребляя через дефис эти слова, хочется подчеркнуть именно продуктивный момент, который проявляется и в их различности, и в их единстве). Эмоции-ощущения могут быть моментом чувств, началом чувств, выражением чувств, их проявлением и материалом их осуществления. Но если чувства могут заменяться эмоциями-ощущениями, то верно ли обратное — то, что эмоции-ощущения могут быть заменены чувствами?
Этот вопрос, на наш взгляд, нужно рассматривать в плоскости развития эстетического идеала. Размышляя об эстетическом идеале, А.С.Канарский отмечал, что сущность его заключается в направлении, стремлении, утверждении жизни, в ее самоценности (как от слова «цель», так и от слова «целое») во всей ее полноте. Потому эстетический идеал не может быть отделен ни от нравственного, ни от политического идеала или идеала истины. Эта мысль очень ценна методологически. И неудивительно, что к ней так или иначе, хоть и не в такой отточенной формулировке, обращались на протяжении истории. Греческое понятие каллокагатии как идеала человека в единстве истины добра и красоты схватывает этот момент в том числе и потому, что оно схватывает родовую сущность человека, хоть и в такой рабовладельчески-примитивной форме.
В наши дни эстетический идеал, который может противостоять фрагментарности, это идеал, который должен утверждать человека как живое, практическое, чувственное существо, но не с позиции целостности прошлых чувств, то есть того всеобщего, которое выросло на базе общественного разделения труда и выступало в оппозиции к обезображиванию и обезразличиванию жизни человека как достраивание его до целостности. Он должен идти дальше в своем развитии и формироваться с позиций преодоления отчуждения вообще, практического утверждения самоценности и самоцельности жизни человека во всех его проявлениях.
Только в этом случае он, реализуясь как нечто единичное (как бесконечность в конечном, но на уровне чувств), будет тем единичным, которое связывает в чувственном акте индивида со все-общим и как все-общественным, и как материей в целом. Однако, все не так просто. Это — необходимое условие, но недостаточное. Ведь идеал обобществившегося человечества, о котором здесь идет речь, уже есть. Однако само его существование не отрицает фрагментарности. Более того, он сейчас в основном проигрывает в «конкуренции» «штампованным» фрагментам индивида. Если фрагментарность ощущений-эмоций захватывают огромную массу индивидов хотя бы частично (фрагментами), то он попадает в разряд безразличного.