Unknown

«Гениальность решения вопроса об отношении мышления к миру тел в пространстве вне мышления (то есть вне головы человека), сформулированного Спинозой в виде тезиса о том, что “мышление и протяженность — это не две субстанции, а лишь два атрибута одной и той же субстанции”, трудно переоценить. Такое решение сразу же отбрасывает всевозможные толкования и исследования мышления по логике спиритуалистических и дуалистических конструкций. Оно позволяет найти действительный выход как из тупика дуализма души и тела, так и из специфического тупика гегельянщины» [1]. Ильенковского Спинозу, переведенного им на близкий нам язык, правда, не все узнали. Потому Ильенков и разъяснял, что мышление с необходимостью характерно лишь для материи как субстанции, являющейся основанием для самой себя. Именно для нее, а не для ее модусов.

На наш взгляд, идея единой субстанции у Спинозы — это в очень общей форме, в «форме созерцания» еще и идея единства человеческой деятельности — единства, которое не требует причинно-следственной или функциональной связи между частями единого. Скорее, наоборот, такое единство определяет все свои части и моменты. Логика Спинозы — это логика целостности деятельности человека в природе и природы в человеке. Над этим вопросом бились картезианцы, рассуждая, как согласуется мыслящая и протяженная субстанции, или почему человек действует разумно в мире протяженных вещей, если мышление и протяженность (усилия души и усилия тела) относятся к разным субстанциям, разным мирам. В постановке и решении вопроса об отношении материального и идеального в форме и на языке своего исторического времени Спиноза проводит принцип, без которого невозможен никакой материализм по отношению к человеку. Мир хоть и берется им в форме созерцания, а не как человеческая деятельность, все же это — деятельный мир, который выражается в человеке и направляет его деятельность. Спиноза идет от «созерцательного» подхода по отношению к миру идей и миру вещей к пониманию их единства как деятельного живого единства субстанции, определяющей саму себя и все свои модусы как целое.

Настаивая на идее субстанции Спинозы, Ильенков, на наш взгляд, снимает возражения, выставленные ему впоследствии М. Лифшицем:

«В объяснении понятия идеального у Ильенкова я вижу две разные мысли, которые плохо вяжутся друг с другом. <…> Одна мысль состоит в том, что идеальное не принадлежит только человеческой голове, но имеет объективное существование, так же как объективно существует его более широкая основа — всеобщее. Другая мысль состоит в том, что идеальное существует не как сознание отдельного человека, а как сознание общественное, коллективное и притом воплощенное в предметах труда и культуры. Можно с полным убеждением сказать, что эти мысли не совпадают и даже прямо противоречат друг другу».

«В природе самой по себе, в том числе природе человека, как биологического существа, идеального нет», — пишет Ильенков. Но так ли это? Если идеальное есть форма человеческой деятельности, то она существует также в природе, а не вне природы. И откуда бы человеческий труд мог извлечь нечто идеальное, если бы он не был полезной общественному человеку стилизацией процессов природы?», — возражает Лифшиц [11].

Идея материи-субстанции снимает это возражение. Понимая идеальное исключительно как результат, момент и сферу общественной трудовой деятельности, отметая понимание идеального как свойства природы до и без человека, Ильенков, тем не менее, понимает его как свойство, необходимое для материи как субстанции. Он понимает его как атрибут, характерный для материи в целом, а не для всех ее модусов, так как она не может быть к ним сведена. Конечно же, природа вне деятельности человека содержит предпосылки для появления идеального. К ним относятся и предметы природы, и органическое тело человека, но вот само идеальное является не просто «стилизованными предпосылками», а продуктом и важной неотъемлемой стороной производства человеческой культуры. Перерабатывая природу, человек создает свою собственную, новую природу, необходимую для материи в целом, но вовсе не необходимую для явлений природы, существующих без человека. Таким образом, и субъект (природа дошедшая до субьектности), в деятельности которого только и существует идеальное, воспринимается вовсе не как случайный модус, а как необходимость для существования материи как субстанции. Универсальность человеческой деятельности делает все отражаемым в ней же, и все — материалом для идеального отражения, но человек в своей деятельности создает идеальное, причем, не только для себя, а и для материи как субстанции.