женщинам разрешили учиться вместе с мужчинами и подавать властям жалобы на своих отцов и мужей.
Конечно, в места, где практиковалось совместное обучение, не шли ни мужчины, ни женщины, а в
уездном управлении пока не появилось ни одной женской жалобы, но новый ветер повеял. В Юньчэне
новшества всегда возникали значительно позже, чем в других городах, и даже это веяние нанесло
серьезный урон старикам, потому что они в гневе вырывали волоски из своих бород. Матери целыми
днями надрывали глотки, боясь, что их сыновья или дочери наделают что-нибудь непотребное. Многие
даже забрали своих детей из школы, часть учителей уволилась и занялась домашней практикой.
Юньчэнские старики всегда свято соблюдали свою обязанность по хватанию денег и надеялись, что их
отпрыски вовремя женятся или выйдут замуж, в свою очередь народят детей и будут послушно
наслаждаться старыми правилами. Молодежь большей частью следовала по торговому пути отцов и
тоже выступала против новшеств, но любила поглядеть на них. Когда по улицам парочками шествовали
мужчины и женщины, покорные молодые люди буквально плакали, причем горючими слезами. Играли
в эти новые игрушки лишь некоторые студенты и старшеклассники. Они не только ходили парочками,
но и устраивали совместные собрания, в которых тайком участвовали даже ребята, против своей воли
бросившие учебу. Все они вскоре получили прозвище «мятежные учащиеся» — по образцу мятежных
ихэтуаней*, или мятежных солдат. Учащимся явно нравились эти занятия. Было очень интересно
выпросить у отца деньги, а потом наклеить на отцовские ворота лозунг «Долой капитализм!». И чем
сильнее злились старики, тем больше старалась молодежь.
*
У Небесного дара аж сердце забилось, когда он увидел этих новаторов, свободно ходящих в
иностранной одежде. Он даже сглотнул слюну. Вот это жизнь! Никаких семейных ограничений,
сплошной протест, разговоры о государстве, обществе, обо всем мире. Что по сравнению с этим жалкий
Юньчэн?
Юноша срочно пошел в парикмахерскую, сделал себе «революционную прическу» и, снова заведя
кожаные туфли, отправился бродить по улицам. Теперь он решался смотреть на женщин, а женщины
смотрели на него. Все это явно были учащиеся. По внешнему виду он не отставал от них, но, к
сожалению, не учился и поэтому вряд ли мог участвовать в их деятельности.
Впрочем, вскоре они сами пригласили его. Некоторые из них читали его очерк, опубликованный в
тяньцзиньской газете, и приняли его как литератора, а тут им понадобилось издавать собственную
газету. Чем он не кадр для развертывания массированной пропаганды? Небесный дар почувствовал себя
так, будто его посадили на облако. У него теперь есть друзья — и мужчины, и женщины. Одна девушка
получила увесистую пощечину от матери, но все равно пришла — с еще вспухшей щекой. Это потрясло
Небесного дара, и он сочинил стихи, в которых буквально пузырились переполнявшие его чувства:
Драгоценная пощечина,
Как персиковое облако на персиковой щеке,
Загорелась, и в Юньчэне
Полнеба в алой заре.
Вскоре это стихотворение было уже у всех на устах. Некоторые говорили, что эпитет «драгоценная»
здесь неуместен, по Небесный дар утверждал, что он употребил его в двойном значении, желая
подчеркнуть общественный резонанс этой пощечины и в то же время намекая на женщин. Он спорил,
гордился, ощущал свое величие. Да, он превзошел своего учителя: тот умел лишь терпеть нищету, а
Небесный дар стал революционным поэтом, преданным обществу, государству, жалеющим бедняков.
Такого в Юньчэне еще не бывало. Юньчэнцам не было дела до родины, а бедняков они презирали.
Теперь они впервые получили по-настоящему дальновидного поэта, поэта-философа.
«Мятежные учащиеся» едва вошли во вкус, как на севере началась война между милитаристами*. Войн
юньчэнцы боялись больше всего, потому что в это время не только затруднялась торговля, но и
приходилось снабжать армии провиантом, платить чрезвычайные налоги, подписываться на военные
займы. Хотя в ходе войны торговцы повышали цены и могли еще успешнее обдирать бедняков, доходы
все же не превышали убытков да и противоречили торговым приличиям. А юньчэнцы почитали
Конфуция, его многочисленных последователей и старались соблюдать правила святых мудрецов, если
была такая возможность. Ну а если возможности не было, тогда дело другое, это уже не их вина. Они
никогда не знали, между кем ведутся эти внутренние войны, кто в них побеждает, а кто терпит
поражение, их интересовало только одно: чтобы войска не проходи через Юньчэн, а если уж проходят,
то пусть поскорее. Они не жаждали ничего, кроме пощады, и в любую минуту были готовы вывесить
любой флаг, хоть японский.
*