Unknown

может быть только поэтом. В конце концов, пристрастие к поэзии возникло у него лишь в последние

годы, а до этого его больше десяти лет воспитывала мать, которая всегда знала, что делать. Он

поговорил с отцом, сказал, что хочет помочь ему. Отец усмехнулся. «Да и в самом деле,— подумал

Небесный дар,— чем я могу помочь? Я же ничего не понимаю, зря прожил семнадцать лет!

Ни силы, ни умения, ни знаний — обыкновенная пустышка. Хорошо еще, учитель Чжао натаскал меня в

письме, а другие вообще ничему не научили. Наверное, в будущем я смогу стать только чиновником

или поэтом!»

Признав таким образом свою никчемность, он решил, что самое лучшее — улечься в кровать, тут же

закрылся с головой и уснул сладким сном.

Глава 20 ПОЛНЕБА В АЛОЙ ЗАРЕ

После Нового года учитель Чжао сам уволился. Ему удалось напечатать свой роман, получить за него

двести пятьдесят юаней, поэтому он решил заняться творчеством и переехать в Шанхай. Небесного дара

он позвал с собой, тот чуть было не соблазнился, но все-таки не поехал, стесняясь оставить отца. Кроме

того, он умел считать и понимал, что двести пятьдесят юаней — не бог весть какая сумма. Когда

хоронили маму, истратили больше тысячи, один гроб и траурное платье сколько стоили! Та же мама

научила его отличать свое от чужого, поэтому он еще сильнее стыдился уехать с Чжао — ведь по

крайней мере первое время пришлось бы жить на его деньги. Если бы учитель жил за его счет, он

стерпел бы: он все-таки богаче Чжао, хоть деньги пока и не в его руках. Но проедать чужой гонорар он

не может.

— Чудак, на двести пятьдесят юаней в Шанхае можно прожить не больше нескольких дней! —

воскликнул учитель, бросая недокуренную сигарету.— О Шанхай, твои вина и женщины заранее

ласкают мою душу!

— А когда все деньги будут истрачены? — невольно вырвалось у Небесного дара.

— Пустяки! Деньги существуют именно для того, чтобы их тратить. Я уже немало их спустил. После

смерти отца мне остался порядочный капитал, но я все растратил. Когда были деньги, наслаждался;

когда не было — тоже: наслаждался бедностью. Какая разница, куда идти: от богатства к бедности или

от бедности к богатству? Единственное, чего я боюсь,— что не истрачу этих двухсот пятидесяти юаней

и, сохранив деньги, потеряю душу! Ну так не едешь? А я еду. И еще: передай это, пожалуйста,

господину Тигру!

Он оставил Тигру пять юаней, а Цзи не оставил ничего, потому что ее он не любил.

Небесный дар думал, что учитель приоденется по случаю отъезда или хотя бы починит свою старую

одежду, раз уж он «разбогател», но Чжао не выказывал никакого желания действовать, долго курил, а

потом вышел из дома с пустыми руками.

Не дождавшись его к ужину, юноша обнаружил в комнате для занятий коротенькую записку:

«Прощайте, растлители собственных душ!» Тигр сказал, что когда учитель уходил, у него были немного

покрасневшие глаза. В тот день Небесный дар не ужинал.

Пустота казалась невосполнимой. Небесный дар был уже не маленьким ребенком и не мог забыться в

какой-нибудь игре. Он нуждался в друзьях, и не в таких, с какими он заключал союз верности в школе,

а в настоящих друзьях. Конечно, Тигр или Цзи могли считаться его друзьями, но с ними было не очень

интересно разговаривать. Пчелка тоже утратила для него притягательную силу, и он уже больше не

воспевал ее в стихах: ее прелесть была по крайней мере наполовину создана его собственным

воображением. Учитель Чжао уехал, и теперь ему не с кем было грезить средь бела дня. Прошлое

вызывало в нем главным образом страх, а о будущем он предпочитал не задумываться, во всяком

случае, оно рисовалось ему не в радужных красках. Он не понимал этот мир. Город такой, деревня

другая, но почему? Только Чжао давал ему немного радости, хотя и она была пустой. Небесный дар,

казалось, осознал, что не интересуется практическими проблемами. Лишь в минуты раздумий он

чувствовал себя активным и свободным, а когда сталкивался с действительностью, невольно следовал

маминым правилам, папиному безразличию или городским традициям. Сам он не мог придумать ничего

хорошего, потому что не умел волноваться. Наибольшим протестом с его стороны было зарыться с

головой в одеяло и спать.

В зеркале он уже почти не узнавал себя. Брови стали гуще, рот тверже, волоски на верхней губе начали

немного завиваться, нос не так стремился ввысь, как прежде. Но глаза слегка выцвели, а на лице нельзя

было уловить определенного выражения. Он словно потерял себя и не мог найти. Иногда он долго

сидел в комнате для занятий и вспоминал всех своих учителей. Зачем они существовали, в том числе и

последний его учитель? Беспрерывно двигавший челюстями господин Ми по-прежнему вызывал в

юноше страх, но одновременно и Садех. Он пробовал написать о них, истратил массу бумаги, но ничего

не получилось. Часто он целый день ломал себе голову над каким-нибудь одним иероглифом, а в

результате засыпал, и этот злосчастный иероглиф губил большое произведение, наверняка прекрасное

произведение!

В это время — ему было уже восемнадцать — в Юньчэне произошли колоссальные перемены: