Unknown

— Я вас слушаю,— сказал он с придыханием, потирая руки. Он был совсем не стар, тридцати с

небольшим лет, одет в европейский костюм, но почему-то напоминал лягушку, особенно своей головой.

— Это вы директор, проникший в школу через стену? — Госпожа Ню говорила негромко, сощурив

глаза и положив руки на колени, как могущественная императрица.— Имейте в виду, я пришла вовсе но

для того, чтобы умолять вас снова принять Небесного дара, а для того, чтобы спросить: за что вы ого

исключили?

Директор снова потер руки, вдохнул в себя воздух и приоткрыл свой лягушачий рот. Он был доволен

тем, что мальчишку не требуют принять снова, это уже неплохо. А слова не имеют особого значения.

Тем не менее он не смог сразу ответить что-нибудь подходящее. Небесному дару стало даже жаль его.

— Да, да,— произнес наконец директор, еще раз потирая руки и вдыхая в себя воздух.— Пустяки, вы

можете идти.

В глазах госпожи Ню загорелся мрачный огонь:

— Вы еще не объяснили, почему исключили моего сына!

— Ах, да, за это стояли преподаватели. Я только что заступил на должность и еще ничего как следует

не знаю.

— Да при вашем дурацком виде вы никогда ничего знать не будете!

Директор решил рассердиться:

— Госпожа, пожалуйста, не...

— Чего «не»? Чего «не»? Радуйся, что я сегодня решила поучить тебя! Погляди, на кого ты похож! А

заодно расспроси у людей, кто я! Меня здесь все знают, и будь я проклята, если дам тебе спокойно

директорствовать! — В последнем госпожа Ню была не совсем уверена, но знала, что обычно

преподаватели не решаются задевать чиновников и торговцев.

Действительно, директор перестал сердиться; он боялся затевать ссоры с родителями учеников. На

преподавателей можно найти управу, но родители — дело другое. Воспитатели, которые не потрафили

родителям, были в Юньчэне кончеными людьми. Он снова потер руки и стал похож уже не на лягушку,

а на большую муху, остановившуюся в растерянности:

— Да, да, госпожа, вы можете идти. Мы тут посоветуемся и найдем какой-нибудь выход!

— Не нужны мне твои выходы! Даже если меня отсюда восемь человек на роскошном паланкине

понесут, я и то не позволю своему сыну у тебя учиться! Ты, я вижу, не только сам глуп, но еще и от

глупого отца родился! Спрашиваю тебя: почему исключил Небесного дара, ты и то ответить не

можешь! Ладно, хватит с меня. Небесный дар, поклонись директору, и пойдем!

Директор шумно задышал, по тем не менее проводил их до самых ворот:

— Счастливого пути, госпожа, до свиданья! Небесному дару все это было чрезвычайно неприятно. Он

вспомнил, как вместе с детьми Хэя ловил лягушек за городом. Польстившись на муху, лягушка

повисала на крючке, выпучив глаза, дрыгая лапками, надувая брюшко. Директор был похож на такую

лягушку. Наверное, он даже ел недосыта.

Глава 10 СМЕРТЬ

Хотя битва с директором и по увенчалась успехом, госпожа Ню потратила на пес слишком много сил, а

она и так уже была больна. Моральная победа осталась за ней, по фактически ее гордость позволила

директору добиться своего. Если бы дело происходило лет двадцать назад и директор был совестливым

интеллигентом, которые придерживаются правил, он умер бы от позора, как Ван Лан, когда его

обругали*. Но он был совсем другим, современным человеком и придавал значение только делам: раз

ученика исключили, его неприлично принимать назад, а брань можно и стерпеть. В результате госпожа

Ню лишь зря потратила силы. Она проклинала себя: всю жизнь прожила по старым правилам, которые

для нынешних людишек как будто и не существуют! Чем больше она думала об этом, тем больше

злилась.

* Ван Лан — советник Цао Цао, правителя царства Вэй в период Троецарствия. Публично опозоренный

своим противником Чжугэ Ляпом, тут же умер от стыда.

Небесный дар тоже был опечален. Он никак не ожидал, что мать из-за него совсем расхворается. Когда

дело доходило до практики, воображение не помогало ему, потому что все становилось слишком

конкретным. Болезнь матери была серьезной, и он не знал, как излечить ее. В школе он мог

фантазировать, будто видел на крыше десяток убийц с мечами, потому что это мало его касалось, а

стоны матери были вполне реальными, да к тому же она заболела из-за него! Он совсем потерял голову:

носил для нее лекарства, воду, мечтал, чтобы она поправилась, но болезнь становилась все серьезнее.

Ему хотелось спросить, как она себя чувствует, может быть, помассировать ей спину, по он не смел и

только слонялся по комнатам. Мать называла его бесчувственным, кормилица — бестолковым, а он по-

прежнему не мог вымолвить ни слова. Он уже привык к тому, что и дома и в школе у него было больше

тоскливых, чем радостных минут. Только общительные люди вызывают к себе сочувствие, а с

одинокими оно не любит встречаться. Он умел рассказывать разные истории, но не подлаживаться к

людям и всего реального боялся. Тут он не мог быть серьезным и, стало быть, не мог по-настоящему

успокоить свою мать.