Когда я ввалился в каморку хозяина заведения, тот как раз подсчитывал ночную выручку, складывал купюры на столе. Мы были знакомы давно. Не то чтобы приятели, но я здесь частенько оставлял крупную сумму денег. У меня перед глазами все как в тумане, алкоголь попускает, трезвею постепенно.
– А, Леха, здорово. Давно не заходил.
Я отодвинул стул и сел напротив него.
– Гера, помощь твоя нужна.
Он усмехнулся, укладывая деньги в целлофановый пакет.
– Деньги кончились?
– Нет. Не в этом дело. Гер, у тебя здесь камеры установлены, верно?
– Установлены, а что?
Он посмотрел на меня, чуть приподняв одну бровь. Лицо у него ассиметричное с грубыми чертами. Человек без возраста, щуплый, худощавый, на пальцах татуировки.
– Помнишь, я у тебя был здесь в августе, четырнадцатого числа?
– Возможно, я такое не запоминаю.
– Мне, Гера, пленка нужна. Позарез.
Хозяин закурил сигарету и поджал губы.
– Я не храню за такой период времени. А если бы и хранил, то с чего бы я должен тебе их показывать? Я только ментам, если попросят.
Когда я пьяный, то планки срывает очень быстро, достаточно одного слова.
– Мне нужны эти записи, и ты мне их дашь, – я склонился к нему ближе.
– Остынь, Никитин. Ты надрался и приходишь ко мне требовать какую-то пленку. С какого я должен сейчас что-то искать для тебя? За все нужно платить, время деньги, братан. За пленку сто баксов, и я, так уж и быть, поищу.
Я устало потянул руку к карману, достал портмоне – там всего стольник и мелочь.
– Я пустой, Гера. Потом сочтемся. В долгу не останусь.
Хозяин спрятал деньги в сейф и повернулся ко мне.
– А я потом время найду. Давай, иди.
Я в долю секунды сгреб его за шиворот и скрутил в бараний рог. Прибежала охрана, завязалось месилово. Помню, что кому-то сломал нос, ребра. Меня тоже отпинали конкретно, потом приехал наряд милиции. Не знал, что Геру менты крышуют. Меня сцапали моментально, ствол отобрали и в машину затолкали в наручниках.
Через час приехал адвокат. Петр Николаевич. Я его знал. На отца работает. Он вежливо со мной поздоровался, подал мне бутылку минеральной воды и жвачку. Адвокат почти ничего не говорил, задал пару вопросов и вышел, оставив меня в кабинете следователя. Он вытащил меня ровно через десять минут. Инцидент замяли. Кто бы сомневался? В участке меня узнали и сразу отцу позвонили. На проходной мне вернули вещи, документы и пистолет.
– Поехали, Алексей Дмитриевич ждет вас у себя.
Я не сопротивлялся, на меня навалилась какая-то апатия.
С отцом мы почти не общались после смерти мамы. Последний раз виделись на похоронах, он выразил соболезнования и укатил со своим эскортом, у него впереди маячила предвыборная компания. К тому времени они были разведены уже больше десяти лет. Будучи ребенком, я не понимал, как люди, которые прожили вместе почти двадцать лет, стали чужими настолько, что им нечего друг другу сказать? Нет, они не ссорились, просто в один день решили разъехаться, а потом развелись. Спустя годы я узнал, что отец изменял. Мать ушла от него, а он и не пытался вернуть. Потом мама заболела, отец, конечно, и деньгами помогал, и врачей находил, но ее не спасли, а я упорно винил в ее смерти его. Потому что она бороться не захотела, не простила его, но и не разлюбила. Доконало ее предательство. После похорон он позвонил мне, предлагал к нему переехать, организовал мне учебу в университете, на юридическом. А я… я пошел в армию. Вернулся и его из жизни вычеркнул. Мы общались изредка, то он звонил, то я иногда. Он предлагал к нему идти работать, а я не хотел быть обязанным, доказывал, что сам проживу, и деньги мне его не нужны. Прожил и работу нашел, и денег собрал, хату снял. Все чаще подумывал о женитьбе на Оле. Перспективы, общее дело с ее отцом. А потом ведьму маленькую встретил, и все, что своими руками строил, сам же и похерил. Злюсь на нее, с ума схожу, а понимаю, что реально мне никто ничего не обещал, это не было любовью. Я сам не знаю, что чувствую к ней – тяга бешеная, тоска вселенская, отчаяние и пустота.
Я перестал считать это место домом, потому что когда уезжал отсюда, почти четырнадцать лет назад вместе с матерью, я думал, что мой дом там, где меня любят, а любит меня только мать. Мое мнение укрепилось в зале суда, когда отец даже не настаивал на том, чтобы видеться со мной, и еще больше я в этом уверился, когда он познакомил меня со своей любовницей, спустя несколько месяцев после развода. Больше всего меня бесило, что мать никогда не сказала о нем плохого слова, настаивала, чтобы я с ним общался, а я считал это унижением. Зачем общаться с тем, кто вычеркнул нас из своей жизни ради шлюхи? Как-то я высказал ему это, глядя в глаза. На что он ответил, что я еще сопляк, чтобы хоть что-то понимать в этой жизни, и решение о разводе принял не он, а моя мать.