University. Повести

Оказалось, что члены совета на заседания ходили очень плохо, кворума никогда не было. А шла прямая трансляция заседаний в интернете, где при желании можно было легко сосчитать сколько людей присутствует на защите. Поэтому Цирков и Бубнова не пришедших на защиту членов совета компенсировали доцентами Горбуньковым и Вяземским, а также тремя уборщицами и двумя вахтерами благообразного вида, которые, по мнению ректората, были больше похожи на ученых, чем большинство работавших в университете профессоров. А расписывалась за не пришедших членов совета делопроизводитель Глаша Морковкина, про которую ходили легенды, что она может расписаться за человека лучше, чем он сам.

– И это вскрылось и совет прикрыли? – спросил Барт.

Оказалось, что дело не в этом. И даже не в темах диссертационных работ, среди которых были, например, такие: «Антропоморфные образы в общей символической системе сказки «Три поросенка»», «Оксана Александровна Бубнова как архетип цивилизационного развития современной научной культуры».

– И за эти диссертации были присуждены ученые степени? – уточнил Барт.

– Не исключаю, – усмехнулся Петров, который принципиально не участвовал в работе ни одного из работавших в университете диссертационных советов, за что подвергался постоянной критике со стороны ректората.

Но дело было и не в этом. Интерес вызвал иностранный обучающийся Сиень Нюх Финь, который каким-то непостижимым образом за год окончил колледж культуры при университете, за второй год прошел полный курс обучения на факультете культуры и искусств, а на третий поступил в аспирантуру и защитил диссертацию.

– Что же здесь не понравилось? – поинтересовался Барт.

Оказалось, что Сиеня Нюх Финя вызывали в ВАК, где он произвел на беседовавших с ним очень большое впечатление. Например, когда его спросили, что он думает про философию Канта, он ответил, что по его мнению в песнопениях в принципе вряд ли может содержаться какая-то философия. Слово «культура» он расшифровал, как «культу ура!» или «да здравствует культ!»

– Вполне интересное видение ситуации, – уважительно кивнул Барт. – Неужели членов ВАК это не устроило?

– Он много там и другого рассказал, – кивнул Вяземский. – И более интересного. В частности про то, сколько долларов он дал Бубновой, и сколько, по ее словам, она из этой суммы отдала проводившим собеседование членам ВАК.

– И что?

– Видимо что-то она действительно что-то дала, но не в таком объеме, как рассказала. Поэтому Сиень Нюх Финь остался кандидатом искусствоведения, но совет в университете приостановили.

– А какая у него была тема диссертации? – зачем-то спросил Барт.

– Что-то типа: «Кант, как форма вокального выражения духовной и светской культуры XVII-XVIII вв.», – усмехнулся Вяземский.

– В вузе, где я раньше работал, был специалист по кантовой физике, – задумчиво сказал Барт.

– Пытался совместить физику с философией Канта? – поинтересовался Петров.

– Нет. Пел канты во время занятий физикой, – засмеялся Карл Владимирович.

Чебураший

В университете готовились к встрече ректора вуза-партнера – Акакия Павсикахиевича Заподлянского, которого Бубнова за глаза звала «Чебураший». Столь неблагозвучное именование он заслужил тем, что как-то слишком много приняв на грудь в компании Оксаны Александровны, решил рассказать о том, какой он гений. А вот слово «гений» по пьяни и позабыл. Чего только не перебирал: и «крокодилий» и «чебураший». По мнению Бубнова, «Чебураший» ему больше подходило: «Крокодилий» предполагает что-то более серьезное (на ее субъективный взгляд).

У Эдуарда Леонидовича были свои воспоминания, связанные с Чебурашием. Амбициозному Циркову очень хотелось пролезть наверх, а Заподлянский обещал в этом помочь. Но путь к вершинам лежит через тайное посвящение – по другому никак. Акакий Павсикахиевич был убедителен, и проректор по науке решил вступить в тайное общество.

В полночь в зале заседаний ученого совета вуза, где Чебураший был ректором, состоялась церемония посвящения. Ее сценарий Заподлянский слизал со своего посвящения, которое провел когда-то Борух Никанорович Свинчутка.

Цирков стоял на коленях в желтой мантии с капюшоном. У Заподлянского его алую мантию некстати проела моль, портниха Нонна Харлапьевна, которой он дал ее в починку, умудрилась поставить заплату совсем не алого цвета, скорее желтого, чем красного. Попроклинав ее часа три для приличия, Заподлянский решил все-таки церемонию не откладывать. Но если, когда его самого посвящал Свинчутка, комично выглядел только посвящаемый, то теперь забавным был и тот, кто посвящал.

Чебураший высокопарно сказал про желтый цвет мантии, что это цвет разлуки с прежней жизнью. Но когда он прибавил в сторону, что на самом деле это цвет дураков, то в зеркале ему померещилось противно ухмыляющееся лицо Боруха Никаноровича, говорящего: «Таки да. И на тебе, Сучий Потрох, это всегда проявляется, как бы ты не пытался это скрыть». И заплата на мантии в этот момент как будто стала еще желтее.