Университеты

… каких только уродцев там нет! Но летают, подчас вопреки всем законам если не физики, то уж точно – здравого смысла!

Какие-то многоярусные воздушные змеи, птицеобразные, махолёты и Бог весть, что ещё!

Казалось бы, фотографии моих летадл, пусть и без особых подробностей, давно пропечатаны в газетах. Бери, пользуйся! Не-а… у них тут своя атмосфера. Чорт их знает…

Хотя есть и подражатели, порой почти удачные. То бишь принцип аэродинамики они ещё не ухватили, но уже смутно понимают, что он, принцип то бишь, имеется.

– Куда же ты… – переживает Илья, глядя на очередного Икара на высокохудожественном летательном аппарате, – да что ж ты…

Он крестится, когда становится ясно, что – всё… Не первый за сегодня Икар, и боюсь, не последний.

Недоумков на недоделках выпустили для контраста, чтобы потом вожаки французской стаи могли колотить себя в грудь, оглашая джунгли рёвом победителя, потрясая «Фениксом». Это наша дубина, наша! У нас самая большая палка в лесу!

Духовой оркестр беспрерывно играет марши, а и вот она – Марсельеза! Снова. Служитель подаёт знак, что наконец-то настал наш черёд.

Санька пихает в рот конфету, комкая фантик, и выходит вслед за мной, весьма вольно трактуя строевой шаг.

«– Улыбаемся и машем!» – мелькает в голове вместе со странными кадрами, но да…

С одухотворённым видом слушаем сперва гимн Франции, затем и ЮАС. Наконец, оркестра замолкает, и приветствия толпы оглушают нас, накатываясь штормовой волной.

Мегафон перекрикивает толпу, представляя нас по старшинству.

– Геор-р… – надрывается голос с неба, перечисляя после имени «военные» прозвища, на чём настоял Вильбуа-Марейль, – Панкратов!

«– Чисто произнёс» – отмечаю я машинально, нервничая под взглядами десятков тысяч глаз, но мегафон орёт дальше, и наконец…

– Этьен Мария… Тома́! – и толпа взрывается восторгами. Свой! Француз! Успокоиться не могут минуты две, на что марселец смущённо пожимает улыбается, повернув ко мне голову. Отвечаю ему улыбкой, ибо вот уж о чём, но о славе беспокоиться… ха!

Марселец должен был плыть вместе с Санькой, но дядя Фима, прекрасно понимая за политику и бизнес, через третьи руки сделал Этьену прогулку на трофейную алмазную шахту. Она уже да французу, но этот небесный полупоц даже не удосужился пометить территорию, освятив, так сказать, водой из собственного сосуда.

Ви мине скажите, он после етово вообще нормальный? Пришлось делать одну большую интригу и много маленьких, но мы его таки да на собственное имущество!

И шо ви таки думаете? Этот шлемазл нашёл-таки алмаз, который я потерял посредством дяди Фимы! Большой и красивый, он был мине особенно дорог, но если надо, то кто я такой против общево дела?

В итоге Тома́ получил алмаз чистой воды и брульянтовую лихорадку, задержавшись на принадлежащей ему шахте ещё ровно настолечко, штоб не портить нам игру! Мине немножечко неловко за снятые политические сливки, но скажу по маленькому большому секрету – не слишком и да!

Потому что Этьен получил бы на приезде в тогда, а не в потом, только немножечко пораньше славы, и на этом всё. А мине надо было для всей Русской Фракции, и немножечко – для отдельных бизнесов!

Оно если совсем на ушко и по секрету, то если бы я не да с брульянтом, то козырный интерес Русских Кантонов на пару с Францией был бы сильно немножко поменьше, вплоть до полново нет! С политикой, оно завсегда так, и при всём моём желании, нельзя отмыть Россию от налипших на ней Романовых, не испачкав как следует рук.

Нехватку славы, если он за неё да, я компенсирую Тома́ долями во вкусных и интересных делах, так што ша – Совесть! Замолкни!

Оркестр начинает играть марш авиаторов, и под офранцуженный перевод и бодрую музы́чку, мы направляемся каждый к своему самолёту. Генерал хотел было заставить нас идти гимнастическим шагом, но мы померились с ним хотелками, и моя оказалась больше, толще и твёрже.

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью[70],
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор…

Механик, играя на публику, отрепетированными движениями крутит стартёр, и «Феникс», собранный целиком из французских деталей, руками французских рабочих (комментатор заостряет на этом особое внимание, захлёбываясь от восторга слюной), начинает разбег по выровненному полю. Ручку на себя…

… взлёт, и шум мотора заглушается рёвом толпы!

Несколько минут я кружусь над полем, взлетая то в самые небеса, то опускаясь к трибунам, и каждое действие вызывает дикий совершенно восторг публики. Потом ко мне присоединяется Санька, Илья, Адамусь и…

… я морщусь, опасаясь оглохнуть.

– Тома́, Тома́! – неистовствует толпа, и мы впятером изображаем нечто вроде воздушного балета, очень неуклюжего… но другого-то никто не видал!

Наконец, взлетают наши недоучки один за другим, и я крещусь, искренне благодаря Боженьку, что никто не разбился при взлёте! Полёт их – момент чисто политический, по-хорошему, французам ещё на планерах учится, но… надо.