Впослдствіи владльцы земель начали вооружать, в случа крайности, живущих на их землях крестьян; еще поздне вошла в обычай вербовка солдат для королевскаго войска с помощью различных уловок и заманчивых общаній; наконец, буржуазія окончательно взвалила заботу о своей защит на плечи своих рабов: она заставила рабочих отдавать на охрану государствующаго класса извстную часть своей молодости и таким образом вполн усовершенствовала военную систему. Но так как дать рабочим в руки оружіе и сказать им просто «защищайте меня, а я в это время буду наслаждаться жизнью» было слишком опасно, то буржуазія создала в подспорье себ культ патріотизма.
И вот, благодаря этой лжи, ей удалось заставить рабочих втеченіе долгаго времени безропотно платить «налог крови»; благодаря этому софизму она могла систематически отнимать у цлаго ряда поколній самую здоровую, самую цвтущую молодежь и посылать ее на физическую и нравственную гибель в тюрьмы, носящія названіе казарм; и никто не думал сопротивляться: никто не спросил, по какому же праву требуют от людей, чтобы они на цлые семь, пять или три года своей жизни превращались в автоматов, в безсознательныя орудія убійства, в пушечное мясо.
Впрочем, нт: отдльные протесты были всегда, дезертирство и уклоненіе от воинской повинности – явленія вроятно такія же старыя, как и сами постоянныя арміи. Но они не основывались ни на каком разумном убжденіи; совершавшіе их люди не руководились сознаніем права своей личности, а дйствовали скоре под вліяніем чувства отвращенія к военной служб – чувства, которое они вовсе не трудились разбирать. Мало того: даже т голоса, которые раздавались против войны и милитаризма в литератур, обусловливались исключительно непосредственным чувством, а не основывались, или основывались лишь в очень незначительной мр на логических выводах, на соображеніях о человческой природ и правах личности.
Буржуазія и ея литературные панегиристы пли такія громкія хвалы во славу патріотизма и войска, употребляли на восхваленіе их столько лжи и софизмов, что в конц концов люди окончательно перестали сомнваться в дйствительности существованія прославляемых добродтелей: войско стало безусловно считаться олицетвореніем всевозможных прекрасных качеств, вмстилищем всх гражданских доблестей. Не было такого романа, гд не фигурировал бы старый служака – образец неподкупной честности, беззавтно преданный своему генералу, у котораго он служил когда-то деньщиком, сопровождая его во всх перипетіях его жизни; он охраняет его от козней невидимых врагов и наконец жертвует жизнью ради спасенія своего господина; иногда, для разнообразія, он спасает ребенка-сироту, втайн воспитывает из него героя и, наконец, указывает ему средства возвратить себ былое состояніе, отнятое врагами его семьи.
Чего только не говорили поэты для восхваленія доблестей, свойственных военному сословію: военная честь, врность, самоотверженіе, честность – являлись еще самыми малыми из их добродтелей. И только когда буржуазія сдлала такой промах, что заставила всх граждан проводить боле или мене долгое время на военной служб – только тогда стали замчать, что под блестящей мишурой, которой облекали своего идола писатели и поэты, не скрывается ничего, кром нравственной порчи. Допущеніе одногодней службы для добровольцев и періодическое отбываніе воинской повинности втеченіе двадцати восьми дней, сильне подорвали милитаризм, чм все, что говорилось против него до того времени.
Пока только один рабочій народ отдавал свою молодость на отупляющую жизнь в казарм, пока в публик знали только вншнюю, декоративную сторону военнаго дла – блеск, бой барабанов, красивые мундиры, разввающіяся знамена, бряцаніе оружія – одним словом, все то вншнее великолпіе, которым оно облекается, когда показывается народу, – до тх пор литература содйствовала его возвеличенію, вносила и свою лепту лжи в прославленіе этого безобразнаго явленія.
Но когда писатели познакомились с ним ближе, когда им пришлось испытать на себ дйствіе отупляющей дисциплины и грубое обращеніе начальства, преклоненіе перед арміей исчезло: они начали срывать с нея ея покровы, начали оспаривать т добродтели, которыми украсили ее их предшественники, и солдат (все равно – простой солдат, или офицер) явился перед публикой в его настоящем вид – в вид грубаго, пьянаго животнаго, безсознательнаго орудія в чужих руках.
И дйствительно, нужно самому побывать в этом аду, чтобы понять, сколько должен выстрадать в нем чувствующій человк; нужно самому поносить мундир, чтобы увидать, сколько низости и глупости под ним кроется.