Умид. Сын литейщика

Хафиза присела на краешек курпачи. Умид сидел на корточках, тыча прутиком в мутную воду арыка. Они молча слушали рассуждения старой женщины. Умид удивлялся про себя ее своеобразному календарю, в котором одни события ассоциировались с другими, сопоставлялись, сравнивались, и в результате у нее рождалось своеобычное чувство времени.

С мужской половины двора сюда доносились музыка и песни.

Тутиниса-буви опять вспомнила мать Умида и заплакала. Саври-хола принялась утешать ее:

— Полноте, бабушка, расстраиваться. У покойной Хумайры остался росток на земле. Пусть Умиджану аллах даст побольше здоровья и долгой жизни…

Бабушка вздохнула и снова стала ласково гладить внука по голове, плечам. Даже у расчувствовавшейся Хафизы влажно заблестели глаза, и она старалась смотреть в сторону.

Старушка так растрогалась, что никак не могла успокоиться, дыхание ее сделалось прерывистым, руки дрожали, и она то и дело всхлипывала. Тихо с горечью повторяла имя матери Умида и никак не могла унять слез. Женщины забеспокоились. Саври-хола сделала Умиду знак, разрешив пойти к своим друзьям, на мужскую половину двора.

— Бабушка очень рада встрече с вами, поэтому так разволновалась, — сказала она. — Навещайте ее хотя бы изредка.

Умид поднялся с места и распрощался с женщинами. Хафиза взяла чайник и тоже направилась в летнюю кухню. Женщины наперебой успокаивали расстроившуюся старушку. Воспользовавшись этим, Умид на секунду задержал Хафизу:

— Я провожу вас домой после свадьбы, хорошо? Я подожду вас под чинарой, что растет там, на углу у арыка…

Хафиза стояла чуть-чуть пригнув голову. У нее шевельнулись брови, словно колеблясь, нахмуриться им или игриво выгнуться. Робко взглянув на Умида, она улыбнулась и пошла прочь, ничего не ответив.

Сурат, изрядно захмелевший, с покрасневшим лицом, подмигнул Хатаму, сидевшему рядом, и спросил у Умида, осклабясь:

— Что ты делал так долго на женской половине, парень?

— Я отсутствовал всего десять минут, — сказал Умид, садясь на свое место.

— Скажи, Хатам, он правду говорит? Он отсутствовал всего десять минут? За десять минут мы с тобой осушили бутылку?

— Да, братец, мы беспокоились о тебе, думали, не случилось ли чего, — сказал Хатам.

— Я повидал свою бабушку. Ей перевалило уже за сто лет, — оправдывался Умид.

— О!.. У тебя прекрасная наследственность! Дай-то бог и нам дожить до ста лет! — воскликнул Сурат. Он встал и поднял высоко рюмку, из которой вино проливалось на скатерть, на плов, на лепешки. — Выпьем за высококачественную наследственность!

Они выпили, запрокидывая головы, словно в руках у них были не рюмки, а сырые яйца.

Сурат вытер рукой губы и, сморщившись, показал друзьям дно своей рюмки.

— Браво! — сказал Умид, усмехнувшись.

— Взгляните на стол, друзья! Сколько на нем отравы с красивейшими этикетками. Каждая бутылка — мина замедленного действия, предназначенная только для торжественных случаев, А мы знаем, что все это яд, и пьем. Просто диву даюсь порой — что за слабовольное создание человек! — начал философствовать, с трудом выговаривая слова, Хатам.

— Это не из-за слабости воли, а из принципа, — возразил ему Сурат. — Человек любит делать все назло, наперекор запретам. Помню, когда мы, бывало, в детстве купались в хаузе, отец заранее журил нас и предупреждал, чтобы мы не мочились в воду. А мы нарочно, как залезем в воду, начинали мочиться. А если бы он нам ничего не говорил, мы бы, может, и не делали этого… Наверно, и вы тоже так поступали. Как можно это назвать?

— Невежеством, — сказал Хатам.

— Давайте-ка выпьем за ваш тонкий юмор, — сказал Умид, разливая в рюмки вино.

Умид залюбовался танцем девушки, легко кружащейся на широкой площадке, которую плотным кольцом обступили гости, подзадоривающие ее выкриками: «Ду-о-ост!!» — и ритмичным хлопаньем в ладоши. Он так загляделся, что нечаянно опрокинул рюмку. Вино пролилось на скатерть.

— Вот теперь похоже, что мы на свадьбе! — воскликнул Сурат и откупорил следующую бутылку. — Я бы согласился прожить всего пять дней, лишь бы испытать все мирские удовольствия. А как ты считаешь?

— У меня полно работы, дружище, за пять дней не управиться, — сказал Умид, посмеиваясь.

— Ох-ха-ха-ха!.. Работы много, значит?

— Представь себе. Некогда думать, что этому миру когда-нибудь придет конец.

— Ох-ха-ха!.. Маладес!..

— Давайте выпьем за то, чтобы ни один час нашей жизни не был потрачен зря, прошу вас, — сказал Хатам и встал, покачиваясь.

Исполнили его просьбу. «Стоп, стоп, стоп…» — сказали рюмки, становясь на свои места.

Той был в самом разгаре. Гости плясали под аккомпанемент дойры, пели. А те, кто постарше, разморенные выпитым и вкусной едой, ковыряли в зубах спичками, предаваясь пищеварению, и с наслаждением внимали веселым песням и музыке.

Умид начал беспокойно ерзать на месте, поглядывая по сторонам и думая, как бы незаметно уйти. Взглянув на ручные часы, он отодвинул стул и вышел из-за стола.

— Куда ты? — спохватился Хатам. — Снова исчезаешь?

— Пора бы домой, — заметил Умид нерешительно.

— Куда спешить? Ведь веселье только начинается! Я бы еще понял, если бы тебя ожидали дома жена, дети!..