Умид. Сын литейщика

Мимо них проходила девушка. Она шла не торопясь, но видно было, что озабочена порученным ей делом. Она задумчиво смотрела себе под ноги, но Умиду показалось, что стоит ему хотя бы шепотом окликнуть ее, на него тут же глянули бы озорно и весело ее черные глаза. Даже широкое платье свободного покроя не могло скрыть, когда она двигалась, ее стройную, красивую фигуру. Умид глянул на нее и оторопел. Благо, темновато было, никто не успел разглядеть на его лице изумления, растерянности и радости одновременно. Впрочем, у всех от выпитого лица менялись на глазах. Сейчас все уже можно было валить на хмель…

— Ты что примолк, голубчик? И сидишь, будто аршин проглотил? — спросил Хатам, отпивая из бокала вино. — Хотел бы я услышать, что ты скажешь о моем вкусе.

Девушка прошла, не взглянув в их сторону. «Видела она меня или нет? — гадал Умид. — Может, сделала только вид, что не заметила, подумала, что я окликну ее?.. Кажется, она не случайно прошла так близко перед нашим столом. Как же это я?.. Растерялся от неожиданности».

Умид выглядел таким подавленным, что Хатам, забеспокоившись, затеребил его:

— Что с тобой, дружище? Не плохо ли тебе?

— Нет. Все в порядке, — отмахнулся Умид.

— Не при виде ли этой девушки голова закружилась?.. Ого, в Оклоне, оказывается, есть девушки, которые даже тебя, такого толстокожего, могут поразить в самое сердце!

— Полно тебе, Хатам-палван, уймись.

— Что-то у тебя настроение испортилось, парень. Вот со мной недавно такое произошло… и то веселюсь. Трррагедия со мной случилась.

— Что еще за спектакль?

— Страшнее не придумаешь. Боюсь, после него меня жениться заставят… Слышал я, что у этой девушки, с которой у меня весь спектакль произошел, четверо братьев, один другого здоровее. Если расскажет им, пропала моя головушка — заставят жениться. И станет у тебя, Умиджан, еще на одного холостого друга меньше… — Хатам обнял Умида и, прижавшись к его плечу головой, попытался изобразить на лице неподдельную скорбь.

— Что же все-таки с тобой приключилось? — спросил Умид, посмеиваясь.

Изрядно захмелевший Хатам начал рассказывать, не стесняясь наперченных выражений, как случайно познакомился с очаровательной, словно куколка, девушкой. А всего через три дня оба удостоверились, что ни он, ни она не имеют ни капельки стойкости, столь необходимой, чтобы успеть узнать ближе друг друга. Случай свел их в безлюдном винограднике и…

— Куда еще ближе можно узнать, — насмешливо заметил Умид.

По тому, как Хатам рассказывал об этом, без всякого смущения, а, наоборот, даже с какой-то бравадой, горящими от восторга глазами, Умид был уверен, что его друг или врет, или не испытывает ни малейших угрызений совести. Он хотел сказать Хатаму, что настоящему мужчине не к лицу хвастаться победой над слабой девушкой. Но в это время к нему подошел мальчик лет двенадцати и сказал, что в смежном дворе, где сидят все женщины, находится бабушка Умида, Тутиниса-буви, и что она велела разыскать Умида и привести к ней.

Умид сказал Хатаму и подошедшему Сурату, что скоро придет, и направился в сопровождении мальчика к маленькой калитке, ведущей в соседний двор.

В этом дворе, еще ярче освещенном электрическим светом, находились одни женщины. Они сидели в большой комнате с раскрытыми настежь окнами. Оттуда доносился их шумный говор, то и дело прерываемый смехом. Старушки сидели на веранде, где попрохладнее. Взобравшись на сури, они услаждали себя чаем. Умид подошел к женщине, идущей из летней кухни с двумя чайниками, и спросил у нее о своей бабушке, Тутинисе-буви. Та, сказав: «Сейчас…», отнесла чай дожидавшимся старушкам и, вернувшись, повела Умида в сад. Она подвела его к старушке, сидевшей на матраце, постланном поверх рогожи, на берегу арыка, от которого веяло прохладой, и сказала, наклонившись к самому ее уху:

— Бабушка, к вам Умиджан пришел. Вот он стоит, видите его?

Старушка беспокойно задвигалась, желая подняться на ноги.

— Сидите, бабушка, сидите. Не стоит беспокоиться, — сказал Умид, наклонясь к ней, чтобы поздороваться.

Тутиниса-буви все-таки, кряхтя, встала и обняла его, похлопывая по спине. Она была уже очень старенькой и плохо видела.

— Ты Умид? Ты сын моей дочери Хумайры и тебя зовут Умид, да?.. Вай, дорогой ты мой, ненаглядный! Вай, мой мальчик, какой ты стал большой! А я-то тебя видела, когда ты едва научился ходить и лопотал — только мать тебя и понимала…

— Как вы сами-то поживаете, бабушка?

— Слава аллаху. Грех жаловаться, — ответствовала старушка, вглядываясь в лицо Умида подслеповатыми глазами. Потом снова обняла его сухими и легонькими, как хворостинки, руками, стала гладить его плечи, голову, словно маленького. Потом попросила его наклониться, потому что ей не достать, и поцеловала его в лоб.

Женщины, в окружении которых сидела Тутиниса-буви, переговаривались исподтишка: «Вы только посмотрите-ка, это же сын Хумайры. Он уже взрослый, — и тихонечко вздыхали. — Боже, как быстротечно время. Дети растут, мы стареем…»

Одна из старушек с седыми, словно серебряными, волосами, повязанная белым платком, придвинулась поближе и спросила: