Умереть на сцене

— Примите наши искренние соболезнования, — мягко сказал шеф. — Это большое горе.

Рестаев нервно вскинул голову.

— Она была чудесным человеком! — Он говорил таким тоном, словно возражал кому-то, кто утверждал обратное. — Прекрасная актриса и добрейшая женщина! Нежная, чуткая, в жизни никому грубого слова не сказала! Кто мог с ней так поступить? За что? Я не понимаю, не представляю себе… — Он опустил голову, посидел так несколько секунд, словно собираясь с силами, потом продолжил: — А полицейские ведут себя так странно… Меня допросили сразу и вопросы задавали какие-то нелепые. Как часто мы с Галей ругались, как часто ссорились… знаете, у меня создалось впечатление, что этот полицейский чуть ли не меня подозревает, как будто я Галю мог отравить!

— Вы имеете в виду Евгения Васильевича Сухарева? — Баринов зачем-то уточнил то, что ему и так было известно.

— Ах, я не знаю, — как-то очень театрально отмахнулся Рестаев. — Он так не вовремя начал задавать свои вопросы и так неделикатно… боюсь, что я ему нагрубил.

Феликс Семенович успокаивающе положил руку ему на плечо и подтвердил:

— Именно так он и представился. Этот Сухарев и со мной побеседовал. Вы, как я понимаю, с ним тоже знакомы?

— Знакомы, — коротко, без эмоций ответил шеф.

Гошка же, как только прозвучала фамилия Сухарева, отвернулся и уставился в окно. А как же, серая кирпичная стена соседнего здания — это же безумно интересное зрелище, просто глаз не отвести!

— Я прошу прощения, — продолжал Феликс Семенович, — я, разумеется, не специалист в этой области, но мне показалось, что ваш знакомый смотрит на вещи несколько… э-э-э… однобоко. Его вопросы выглядели так, словно он рассчитывал услышать от меня о причинах, по которым Андрей Борисович мог бы себе позволить… А потом он стал делать и вовсе недопустимые намеки… Я пытался ему объяснить, что люди искусства имеют несколько иной темперамент и взаимоотношения в театре человеку со стороны могут показаться несколько странными… — Он осторожно покосился на Рестаева и снова похлопал его по плечу. — Вы меня понимаете?

— Не уверен. — Баринов взял со стола карандаш, повертел его в руках. — Пока я понял только одно — с вами побеседовал Евгений Васильевич. И разговор этот вызвал у вас несколько негативные эмоции…

— Негативные?! — возмущенно перебил его Рестаев. — Он чуть ли не напрямую обвинил меня в том, что я мог отравить Галю! Это какое сердце должно быть у человека, чтобы ему такая дикая мысль в голову пришла, объясните мне, пожалуйста!

Не думаю, что Рестаев действительно хотел получить объяснения по поводу сердца Сухарева, но Баринов попробовал их дать.

— В нашей работе больше разум используют, логику и опыт. И они, к сожалению, говорят, что в случае гибели одного из супругов, очень часто к этому прикладывает руку второй, — он быстро поднял правую руку, останавливая открывшего было рот Рестаева, — о присутствующих мы не говорим! Но тем не менее отработать эту версию следователь просто обязан. Это обязательная процедура, и вам не стоит обижаться на Евгения Васильевича, лучше сотрудничать с ним, как можно более полно и откровенно. Сухарев — опытный следователь, он разберется в том, что произошло.

Хм. Шеф, конечно, прав: Евгений Васильевич — следователь опытный, но есть у него один недостаток — очень уж он прямолинейный. Не уважает Сухарев сложно выстроенные версии, он искренне считает, что бритва Оккама — главный инструмент полицейского расследования. Примерно так: кто рядом с трупом оказался, тот и убийца. Нет, потом он, конечно, разбирается и находит настоящего преступника, но невезучему человеку, на которого падает взгляд Сухарева в первый момент, приходится несладко. И по его, Евгения Васильевича, незатейливой логике, в смерти Галины должен бы быть виноват муж. В крайнем случае, любовник. Одна надежда, что выбрать между ними он сразу не сможет, а двоих одновременно закрывать за одно преступление как-то неловко.

Рестаев явно разделял мои сомнения:

— Что-то не заметил я у него желания разобраться. Пока что он занят тем, что ищет улики против меня! Поэтому я к вам и приехал. Уверен, что вы не менее опытны и сумеете найти настоящих преступников, пока этот Сухарев тратит время, копаясь в моей личной жизни. Я прошу вас избавить меня от нелепых домыслов и обвинений, оскорбляющих и меня, и Галю. Вы же специалисты, вы умеете все это делать, у вас есть аппаратура всякая — поставьте, в конце концов, еще несколько камер, но закончите, наконец, эту дикую, нелепую историю!

Я заметила, как блеснули любопытством глаза Феликса Семеновича и как он при этом посмотрел на меня. Александр Сергеевич этот взгляд тоже не пропустил. Что ж, Рестаев только что сам объявил, что обращался в детективное агентство, чтобы поставить камеру наблюдения.

— И вы… — все-таки, не удержался директор, — вы, Риточка, вчера ставили в театре камеры? Где, интересно? И что вы хотели увидеть?

Я молча пожала плечами, а шеф недовольно заметил:

— Извините, но мы придерживаемся правила конфиденциальности во всем, что касается наших клиентов.