Умереть на сцене

— Если душа просит, пиши, — дозволил добрый напарник, и я снова погрузилась в сочинение отчета.

Погрузилась — это значит сосредоточилась полностью, не отвлекаясь и не обращая внимания на посторонние звуки. Нет, каким-то краешком сознания я в общественной жизни участвовала: слышала, как коротко ругнулся Гошка, не попавший скомканным листком бумаги в мусорную корзинку, видела, как он встал и вышел из комнаты и даже отрицательно качнула головой в ответ на предложение попить чайку… Какой чай, когда у меня тут разгар действия, и я как раз перечисляю, кто и в каком порядке выбегал на сцену!

Итак, самым первым около Костровой оказался Молчалин, это понятно, он был ближе всех. Вернее, ближе всех была Лиза, но, когда Галина упала, девушка испуганно шарахнулась в сторону… Из-за правой кулисы выбежал помощник режиссера Женя, но тоже подходить не стал, остановился на краю сцены. С левой стороны выпорхнула целая стайка женщин, четыре или пять. Ага, это как раз были те самые подружки, с которыми я потом имела счастье пообщаться. А тогда они столпились в двух шагах от Галины и загалдели, бестолково размахивая руками, не пытаясь даже что-то сделать. В это же время незаметно просочился на сцену Чацкий и сразу подошел к Лизе — обнял ее и начал нашептывать что-то на ушко. Еще двое, немолодых уже мужчин, один в сером костюме, а второй… свитер на нем был приметный, из толстой пряжи, ярко-синий, со сложными переплетенными «косами». Явно домашней вязки. А вот брюки… брюки наверняка тоже были — как раз их отсутствие я наверняка бы заметила, но вот ни цвет, ни фасон назвать не могу. Плохо, такая невнимательность недопустима в нашей работе. Быстрым, деловым шагом вышла здравомыслящая Марина… откуда же она вышла, справа или слева? Не из зала, это точно. Из зала поднялись мы с Рестаевым, и следом за нами еще четверо — женщина и трое мужчин. Женщина была в вязаном платье бордового цвета с такими же «косами», как и у мужчины в свитере, — оба изделия явно вышли из одних рук. Мужчины были в джинсах, все трое, это единственное, что между ними было общего. Самый молодой, лет двадцати, не больше, эффектный брюнет среднего роста, в легкомысленной и совершенно не подходящей ни к сезону, ни к погоде гавайской рубашке; второй, постарше, высокий блондин, в черной футболке и яичного цвета замшевом пиджаке, и седой, маленького роста толстяк в нежно-розового цвета рубашке и серой ветровке…

К привычному жужжанию разговора Гоши с Ниночкой добавился какой-то новый шум, точнее, голоса. Я прислушалась, но разобрать ничего не смогла. Новый клиент? Вряд ли, иначе Гошка уже позвал бы меня. Выглянуть, что ли, посмотреть, кто решил нас навестить?

Не успела я встать из-за стола, как дверь приоткрылась и в комнату заглянул озабоченный Гошка:

— Рита, бросай свою писанину. Давай к шефу, там Рестаев пришел…

* * *

Выглядел Андрей Борисович очень плохо. И так не выдающегося телосложения, за то небольшое время, что я его не видела, он сбросил, кажется, килограммов десять. Осунувшийся, побледневший, с лихорадочно блестящими глазами, Рестаев пристроился на краешке кресла, сложив подрагивающие руки на коленях.

К некоторому моему удивлению, рядом с ним сидел Феликс Семенович. Сам директор, впрочем, удивился гораздо больше:

— Риточка? Но как вы здесь… — Он посмотрел на Рестаева, на меня, на Баринова и снова на меня. — Вы не журналистка?

— Рита сотрудник нашего агентства, — объяснил шеф. — Андрей Борисович обратился к нам по частному делу, которого мы сейчас не будем касаться. Именно для того, чтобы решить это дело, Рита вчера оказалась в театре и была невольным свидетелем печального события.

Я потупила глазки и мило улыбнулась.

— Поня-а-тно, — протянул Феликс Семенович. — Жаль. Значит, статьи не будет. А такая хорошая была идея, я даже начал набрасывать тезисы, о чем вам имело бы смысл написать… Жаль. Впрочем, из всего, что на нас навалилось, это самое малое… разочарование.

— Разочарование? — глухо повторил Рестаев. — Это не разочарование, это пустяк, не о чем говорить. А вот Галя… — Голос у него сорвался. — Галя…

На глазах Андрея Борисовича выступили слезы, он закрыл лицо ладонями и замолчал, слегка покачиваясь.

Баринов бросил на меня короткий взгляд. Я кивнула и выскользнула из кабинета в приемную. Ниночка, которая обычно вела протокол беседы, сейчас сидела, слегка сдвинув наушники и пригорюнившись. Записывать было нечего, Рестаев плакал. Я достала из холодильника бутылку минеральной воды, налила полстакана, накапала сорок капель валерьянки — и мой фирменный успокоительный коктейль готов. Вернулась в кабинет, подала стакан Андрею Борисовичу. Он, не протестуя и ничего не спрашивая, выпил и на мгновение замер, глядя на меня округлившимися покрасневшими глазами. Да, я знаю, вкус у этого напитка… скажем так, специфический, но зато помогает ведь! Плечи у Рестаева передернулись, он шумно выдохнул и вернул мне стакан.

— Спасибо. — Он с силой потер щеки ладонями. — Да, так лучше. Я пришел к вам, потому что Галя… Полицейский сказал, что это отравление. Понимаете, Галю убили.