Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии

Андрей сурово молчал. Обиженный его неприветливостью, умолк и Мурад.

Мы въезжали в поселок, когда навстречу из-за поворота вырулил знакомый мотоцикл лейтенанта Барханова. Он притормозил и сделал нам знак рукой.

—Вернулись?— улыбнулся он.— Молодцы. Вас ждут. Все только и говорят про вас. Я-то сам телевизор не смотрел... Но мне рассказали... Слушай, Андрей! А ты, правда, про утюг по телевизору? Или шутят?

Андрей вяло махнул рукой.

Лейтенант Барханов отогнул полог, укрывавший люльку, и приподнял лежавшую на ее дне мешковину.

—Вот, в Ташкент везу. Дело у меня в Институте судебной экспертизы. Заодно решил и ее захватить. Узнаете?

Как не узнать! Это была та самая мешковина, в которую, если верить Ромке Суровцеву, была укутана найденная в огороде ваза.

—Сомнения берут,— задумчиво произнес лейтенант Барханов.— Уж больно тряпица новая. Неужели столько в земле томилась и так отлично сохранилась? Потому заодно и захватил. На всякий случай. Друг у меня там работает, вместе учились. Хочу попросить его — пусть проверит, сколько годков этой Тряпице... У них на то особые приемы есть. Какой-то период полураспада, что ли...

Я почувствовал, как напрягся Андрей, как дрогнули губы, готовые рассказать обо всем, что случилось в комиссионном магазине. Больно сжал ему локоть — молчи, мол, еще не время рассказывать об этом. Лейтенантский мотоцикл взревел и скоро скрылся вдалеке. В школу мы решили не заезжать.

—Мурад, мы сойдем около почты,— сказал я шоферу.

Не сговариваясь, не сказав друг другу ни слова, мы зашагали к дому Суровцевых. Ромка играл в лянгу, демонстрируя свое мастерство в приеме под названием «люры». Высоко подпрыгивая, он подгибал правую ногу и больно огревал ею лянгу, тотчас же вновь взлетавшую ввысь.

— Привет юнкорам!— воскликнул Ромка, даря лянге очередной удар.

— И тебе привет!— ответил я.— Из комиссионки.

—И от Водяного Знака привет!— ожил Андрей. Лянга зарылась в пыль. Ромка, уперев кулаки в бока, спросил:

— Из какой комиссионки?— скривился он, с подозрением оглядывая нас.— Какой привет?

— Дешевый,— сказал я.— За восемь двадцать.

От нас не укрылись тревожные огоньки, заметавшиеся в ромкиных глазах. Но это продолжалось только одно мгновение. Быстро совладав с собой, Ромка ухмыльнулся:

— Детки вы малые, неразумные. И речей ваших я не понимаю. Переводчик нужен.

— Будет переводчик, будет!— вспыхнул я.— Мы его только что видели.

— Это кто еще?— Ромка не скрыл удивления.

— Лейтенант Барханов. Он ту твою тряпку не выбросил. Он ее сейчас в Ташкент повез. У него там друг есть, понял? Он любой вещи возраст устанавливает. С точностью до дня! Понял? Но это уже не важно. Мы в комиссионке были и все узнали. Там твой папаня вазу купил, там! Нам и квитанцию показали. От коня...

Ромкины губы задрожали, лицо побелело. Он сделал к нам шаг и горячо заговорил:

—Ребята, вы чо? Чо вы, ребята?! Я же не хотел… Я же думал… Думал школу прославить… Вы это… молчите, а? Ведь никто не узнает, никто.

—А Доска почета?— прошептал Андрей. У него не было сил говорить громко.

Ромка метнулся назад, передумал, вернулся к нам, вновь отступил, крикнул:

— Ребята, вы это... Я сейчас сбегаю... Я сам с доски слезу... А вы... Не надо, ребята...

И вдруг он припустил во все лопатки в сторону школы. Мы переглянулись. Что он задумал? Что?.. Андрей прошептал:

— Ты понял? Он хочет вазу из кабинета взять и спрятать.

— А зачем она ему теперь?

— Чудак, это же вещественное доказательство.

— А зачем ее прятать? Это теперь делу не поможет. Одни твои снимки чего стоят!

И заторопились в школу. Мы уже входили в школьный двор, когда навстречу вылетел запыхавшийся Ромка Суровцев. Полы его куртки были расстегнуты. Красный клетчатый шарф, сдернутый с шеи, волочился за Ромкой, свисая одним концом из кармана. Подбежав к нам, Ромка разжал ладони. В них плескались мелкие клочки разорванных фотографий. Целая пригоршня.

—Ребята... Вот...— Ромка с трудом переводил дыхание и заискивающе заглядывал нам в глаза.— Я их сам... С доски... Вот они...— Он раздвинул подрагивающие пальцы, и глянцевое крошево, сочась между ними, заструилось вниз, кружа в воздухе и зарываясь в пыль. Мы с Андреем застыли в оцепенении. Налетевший ветерок подхватил бумажки и швырнул их в нас, осыпал, облепил. Они сползали с нас, падая в пыль; мы отряхивали себя, брезгливо сбивая с брюк и курток липучие конфетти из фото снимков.

«Лаокоон!»— вспомнил вдруг я. Сейчас мы здорово напоминали ту страшную картинку на вазе, где змеи опутывали, душили, терзали. Мы отряхивали с себя конфетти, и нам с Андреем казалось, что вместе с ними падали и испускали дух проклятые змеи. А которые не издохли — уползли и побоятся вернуться...

Подошел шофер Myрад.

—Вы чего руками машете?—удивился он.

Андрей на мгновение замер. А потом, будто ослепленный внезапным озарением, воскликнул:

—Вас ищу!— и резко стянул с плеча фотоаппарат. — Вы же хотели сфотографироваться? Так давайте! Пленки... для хороших людей... много, очень много...

КАСТРЮЛЯ ИЗ АНАКОНДЫ