Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии

Дрогнули веки дедушки Абдурахмана. Он открыл глаза, но лицо оставалось неподвижным. Дедушка Абдурахман словно оставался в тысячный раз повторяющемся сне, где он, старший сержант запаса, только что вновь и вновь подавлял — упрямый и злой фашистский дзот, за который вспыхнул на его груди орден Красной Звезды. А может, снилось ему, что он сидит в кабине бульдозера и режет ухабы, тянет за собой дорогу. Но вот он разлепил губы и осторожно скосил глаза вправо, увидел внука Стасика и нас со Стеллой, молчаливо выпевающих одними губами вслед за мощно ворвавшейся в палату мелодией:

Вздыхают, жалуясь, басы,

И словно в забытьи,

Сидят и слушают бойцы,—

Товарищи мои...

Что это, ребята?— растерянно уронил дедушка Абдурахман.— Это же... Это же...— голос его задрожал.

Мы поздравляем вас с днем рождения, — сказала Стелла.— От имени всей школы.— Стелла показала в окно.— Они тоже пришли. Специально разучили для вас. Оркестр. Хотите посмотреть?

Дедушка Абдурахман приподнялся на локте, спустил с кровати ноги, и тотчас же листья отозвались веселым, сочным треском Дедушка Абдурахман испуганно дернулся.

—Листья?! — потрясение прошептал он.— Это же осенние листья!

—Листья, дедушка, — зашептал и Стасик. — Не бойся, это листья. Осень пришла, дедушка. Сам видишь — осень. Все теперь будет хорошо. Ты же сам говорил, главное — успеть услышать листья. Слышишь их, слышишь?..

Дедушка Абдурахман подрагивающей рукой взял с тумбочки очки с толстыми, круто выпуклыми фарами стекол, снял со спинки стула пиджак с орденскими колодками и, накинув его поверх больничного халата, застегнул на все пуговицы. Стасик подскочил к деду и, придерживая за локоть, помог ему подойти к окну. Листья шуршали и трещали, вплетаясь в музыку вальса. Неслышные, невесомые листья, словно слетев в том немыслимо давнем прифронтовом лесу с остывающих после жаркого лета берез, бесконечно долго вальсировали в осеннем воздухе часы, сутки, десятилетия — и только сейчас, всласть накружившись, плавно легли па зеленый дощатый пол этой больничной палаты, устлав его, как осеннюю поляну, чтобы старый солдат, старший сержант запаса танкист Абдурахман Барханов, услышал их и вспомнил их, и поверил в новую весну.

Дедушка Абдурахман стоял у распахнутого окна, откуда больно била в упор, как из дзота, до слез ласковая музыка, а учитель Михаил Харитонович поднимал песню в атаку и вел бой, чтобы вырвать из плена дедушку Абдурахмана.

Старший сержант запаса Абдурахман Барханов стоял у окна, высоко подняв голову и, сильно шурясь, вглядывался в незримую быль — поверх оркестра, поверх все еще зеленых, живых садов, поверх тяжелых, с танк величиной облаков, нахлобученных на острые верхушки тополей, что встали цепью у горизонта — словно готовились взмыть в безудержную штыковую и пронзить облака, бесцеремонно оккупировавшие голубую высь, и только ждали боевого приказа, чтобы немедленно проучить захватчика.

Старший сержант запаса Абдурахман Барханов, стоя у окна, принимал парад у музыки и у своей давней фронтовой юности.

А когда оркестр умолк и мелодия, призвавшая к окнам больницы десятки ходячих больных, вновь улеглась отдыхать в меди полыхающих на солнце инструментов, дедушка Абдурахман, так и не шелохнувшись, тихо сказал:

— Стасик... Стелла... я слышу... Слышу листья...

ТРЕЩИНА В ПЕРВОЙ КОЛОНКЕ

— А что если здесь, в пустующей первой колоночке стенгазеты, поместить воспоминания участника войны?— подумал я.

— Хорошая идея! — сразу же согласился Сервер Мамбетов и хлопнул крышкой парты. — Давай спустимся в библиотеку. Это же секундное дело! И никаких хлопот...

— Зачем в библиотеку?— удивил я Сервера.

— За воспоминаниями, конечно,— Сервер окинул меня взглядом, в котором читалось недоумение. Он как бы говорил сейчас сам себе: вот не думал, что редактор нашей стенгазеты такой бестолковый и непонятливый...

Но вслух он произнес совсем другое:

— Попросим у библиотекаря какую-нибудь книгу фронтовых воспоминаний и перепишем кусочек. Можно еще из газеты. В газетах часто такие материалы печатают. «Бойцы вспоминают минувшие дни…» — что-то в этом роде.

— Не пойдет! — возразил я.— Нужно другое... Нужно, чтобы это был наш ветеран, свой, поселковый. Как думаешь, Стасик?

Стасик Барханов был третьим, кому совет отряда поручил выпустить стенгазету, посвященную Дню Советской Армии. Для того мы и остались после уроков, чтобы наутро газета висела на стене — ведь праздник уже завтра.

— Прав Володя,— сказал Стасик. — Давайте с моим дедом посоветуемся. Он подскажет...

— Слушай!— обрадовался я.— Не надо никаких его подсказок. Ведь твой дед в войну был танкистом, так?

— Танкистом!— подтвердил Стасик и не без гордости добавил: — Старший сержант запаса!

— Вот и говорю!..— продолжал я, словно спохватившись. — Давай запишем воспоминания не кого-нибудь, а твоего деда. Случай фронтовой запишем. Интересно ведь, а?

А газета была почти готова. Оставалось заполнить лишь первую колонку.