Улица младшего сына

— А я твоё брал? — не сдавался обидчик.

— Сейчас узнáешь, чьё брал.

— Отскочи, пока цел!.. Нет у меня желания с тобой связываться.

— Тогда отдай, что у маленького взял.

— А ты кто такой выискался? Короток ещё командовать!

— Короток, да до тебя достану. Не знаешь ещё, кто повыше!

— Ну на, померься: ты мне с головкой — по шею.

— Ну, значит, ровные.

— Как так — ровные? Я ж вон тебя на голову…

— А кто твою голову в расчёт брать станет? От неё толку-то никакого.

Тут далее последовало то, что обычно называется в газетах «бурная сцена в парламенте». Получив сверху «леща» по макушке, Володя успел ударить лбом под ложечку противника, отчего тот перегнулся разом в поясе, весь скрючился, а Володя, забежав сзади, ловко вскарабкался к нему на спину, колотя по шее и крича:

— Кузнец Вакула[7] на чёрте! Отдай, что взял, а то я на тебе домой поеду!

И, как ни вертелся тот, стараясь сбросить с себя Володю, как ни пытался он стукнуть его о стену, пришлось сдаться и отдать Володе отнятый карандаш.

— Ну и всё, — объявил Володя. — Можешь быть свободным. Только в следующий раз помни, что у меня такое слово: если сказал — значит, уж не отступлюсь.

Потом он вернулся к плакавшему малышу и вручил ему карандаш. Тот долго не мог успокоиться — очень уж велика была обида — и всё всхлипывал. Володя сел перед ним на корточки, раскрыл свою сумку, поискал в ней бумажку и, так как свободной не нашлось, вырвал, не думая о последствиях, листок из тетрадки. Быстро переворачивая в пальцах карандаш, он нарисовал малышу синее море, красный корабль, из труб которого валил синий дым, а над ним синий самолёт с красными звёздами на крыльях. И малыш, окончательно осчастливленный, пошёл домой, неся перед собой надетый на карандаш в виде флага этот дивный рисунок.

С того дня Володю стали окружать во дворе школы малыши, с восторгом разглядывая его, дивясь силе и смелости этого тоже на вид не очень большого, но, очевидно, уже умудрённого жизненным опытом мальчика. Володя охотно рисовал первоклассникам самолёты и корабли. Бумажные же голуби, которыми он одаривал малышей, побивали в первом классе все рекорды дальности полёта.

И кончилось тем, что председатель штаба пионерского отряда Светлана Смирнова, должно быть по наущению Юлии Львовны (так, по крайней мере, подозревал сам Володя), нагрузила пионера Дубинина культурно-шефской работой в первом классе. Так и было записано в протоколе сбора.

Сперва Володя и слышать об этом не хотел: «Что я, нянечка, что ли, им? Ну их, этих малят! Носы вытирать?.. О чём я говорить им стану? Модели они строить ещё не способны. Ну, назначили бы, в крайнем случае, по футболу тренировать их или плавать учить. Это я бы ещё — туда-сюда. А то — веди работу! Как её делать-то, эту культурно-шефскую?» Но потом с ним поговорила Юлия Львовна. А Юлия Львовна умела так говорить, что самые простые, обыкновенные вещи вдруг оказывались необыкновенно интересными, а самые сложные дела на поверку становились не такими уж трудными. Юлия Львовна посоветовала рассказать малышам о том, что интересует прежде всего самого Володю.

— Что же, я им буду про гражданскую войну, про Чапаева, что ли, рассказывать?

— Очень хорошо. Перечитаешь, что надо, и расскажешь.

— И про самолёты можно?

— И про самолёты.

— Они же ничего не поймут.

— А ты, когда такой был, разве ничего не понимал?

— Так тож я… Я же в их возрасте уже побывал везде.

— Ох, Дубинин, мало тебе, видно, попадало ещё!

— С меня хватит, Юлия Львовна.

— Нет, ещё добавить придётся.

Пошутить пошутили, а за дело пришлось браться серьёзно. Ребята задавали иной раз такие вопросы, что Володя попадал впросак. Поэтому он стал основательно готовиться к занятиям, чтобы не уронить перед малышами высокого звания шестиклассника. Сегодня он провёл беседу «Исторические перелёты советских лётчиков». Ребята слушали его хорошо. Володя держал малышей строго.

— Чтоб мне было тихо! — говаривал он и стучал указательным пальцем по столу. — Вы у меня смотрите! Я разгуливаться не дам. У меня главное — дисциплина. Понятно?

Он во всём старался подражать Юлии Львовне, ввёртывая словечки, слышанные от Ефима Леонтьевича, а иногда применял отцовские выражения.

— Ну, кто хочет рассказать, повторить или вопрос какой задать? — спросил он, кончив беседу о перелётах.

— Володя, я хотела спросить… — начала было маленькая первоклассница, но Володя остановил её.

— Что это за разговор — «я хотела»? На всякое хотенье есть терпенье. Желаешь спросить — подними руку. Спросят — отвечай.

— Можно, я спрошу? — проговорила та же девочка, подняв руку.

— Теперь спрашивай.

— А Чкалов, когда был маленький, хорошо учился?

Володя поглядел на неё строго, оправил куртку, сказал веско, совсем как отец:

— Учился хорошо. По всем предметам на «пять». Но по тому времени, конечно, поведение было у него иногда слабое, потому что не знал ещё дисциплины. Понятно тебе это? И вообще, когда про таких людей учишь, имей в виду: надо не их ошибки повторять, а изучать, как они их преодолели.

Володя прислушался сам к своему голосу. Ничего… Звучит совсем как у Юлии Львовны.