Улей

Дикий рев Исаева проносится по округе. Мурашки бегут по открытой спине Евы, но они не от холода. От бурлящего внутри нее ужаса. Придерживая руками подол ненавистного свадебного платья, она бежит по скрипучему песку, невольно фокусируясь на том, насколько сильно туфли ее мертвой матери сдавливают стопы. Они защищают Еву от травм и холода, но ощущаются как кандалы.

Рыдания сотрясают тело девушки, вырываясь хриплыми звуковыми рывками лишь периодически, однако слезы бегут по щекам безостановочно.

Лай собак становится ближе.

Это охота. Охота на человека.

Ева — живая мишень своего отца.

Она боится. Дико боится того, что пришел конец ее истории. И это не хеппи-энд, как она и требовала у судьбы какие-то два месяца назад. После того, что уготовил ей отец, никаких многоточий в конце не останется.

"Ты только не приходи за мной, Адам…"

"Не приходи за мной…"

Этой ночью даже ее любимое море будто мертвое. Никакого шумового и визуального движения волн. Полный штиль. Море ее провожает.

— Самолет завтра, в шестнадцать двадцать, — отбивая вызов, информирует Абам.

— Так быстро?

Сталкиваются горящими взглядами. Еще не расстались, а тоска уже взрывает воздух между ними.

— Не думала, что это произойдет так скоро. Я не готова.

— Все готово, Эва. Нужно ехать, — протягивая руку, цепляет пальцами полу ее кофты. Наклоняясь, осторожно притягивает к себе, пока их лбы не соприкасаются. Ласкает взглядом. — Мама с Германом будут ждать тебя е аэропорту.

— Но… я даже вещи еще не собрала.

— Много не бери. Только самое необходимое. На месте докупите.

— А это… надолго?

— Я не знаю, — честно отвечает Адам. — Пока все не успокоится.

Подавшись вперед, Ева крепко его обнимает.

— Я буду скучать. Очень.

— Я тоже, Эва.

Смыкаясь губами в самом целомудренном поцелуе, который у них когда-либо был, дышать не могут.

— Я смогу звонить?

— Да.

— И все же… это тяжело.

— Знаю.

— Адам Титов… Я тебя люблю.

— И я люблю тебя, Эва Титова.

Двадцать два часа назад они любили друг друга. В последний раз. Обнажая тела и души. Отдаваясь друг другу без стеснения и фальши. Как хрупко время, как тонко… Прощаясь на неопределенное время, Титовы не понимали, что это может быть навсегда.

Расстались в аэропорту. Ева с Мариной Станиславовной и Германом сели в самолет. Взлетели.

В тот момент не хотела смотреть в иллюминатор. Не желала ничего видеть. Пыталась сберечь в себе каждое воспоминание об Адаме, каждую его черточку, каждую деталь их общего "вместе"… Глаза не подчинялись. Веки жгло, но закрыть их не получалось. Ева находилась словно в трансе, когда объявили аварийную посадку самолета. Позже она не могла сказать, ни в каком городе это произошло, ни сколько времени они пробыли в пути.

— Добро пожаловать домой, дочь, — с ухмылкой дьявола произносит Павел Алексеевич.

Ева с немой ненавистью глядит на то, как отец, спускается по лестнице, застегиеая на ходу манжеты.

Он выглядит, слоено безумец.

Лицо красное и заплывшее. Рот перекошен в этой диссоциальной эмоции.

Но глаза страшнее всего. Белки налиты кровью. Зрачки горят зловещим удовольствием, безостановочно бегая по лицу Евы.

— Как же так, дочь? Приходила домой и не навестила отца? — спрашивает, ступая с последней ступеньки.

Жестом подзывает к себе Еву.

— Обнимемся.

Она не реагирует, пока стоящие сзади охранники не толкают ее в спину.

— С возращением в клетку мой милый звереныш.