Угрюм-река

Ради нее он был готов отречься от своей невесты Нины со всеми ее богатствами. Движения его души раскрываются писателем с большой драматической силой: «Прохор третий раз перечитал письмо Нины, подумал, вздохнул. Потом достал из бумажника ее фотографическую карточку, сложил вместе с письмом, изорвал на мелкие куски и втоптал каблуками в грязь. Да, в грязь». И кажется, что автор сам взволнован глубиной чувства своего героя и дважды напоминает ему о благородном порыве:

«Прохор Петрович, крепко запомни ты эту ночь, запомни, как любил ты Анфису!» «Запомни, Прохор Петрович, и это!» — продолжает он, рассказав об уничтожении карточки.

Проходит время, и Прохор узнает «радость» иных чувств — чувств преуспевающего коммерсанта и владельца резиденции «Громове». Отец Прохора тоже любит Анфису и грозит сыну лишением наследства. Входит в силу железная логика себялюбия, и страсть к Анфисе отступает, ибо, по «новой» логике Прохора, «сердце — враг уму». Так не только умирает любовь, но и рождаются преступные замыслы. «Вот Анфиса — жена Прохора, — думает он, — значит, наступят бесконечные дрязги с отцом, капитала Нины Куприяновой в деле нет, значит, широкой работе и личному счастью Прохора — конец. Вот Анфиса — жена отца, значит, капитал Нины Куприяновой в деле, зато в руках мстительной Анфисы вечный шантаж, вечная угроза всякой работе, жизни вообще. Значит, и тут личному благополучию Прохора — конец. Конец, конец!» И Прохор приходит к решению, что во имя его собственного благополучия Анфиса должна быть уничтожена.

Умер прежний Прохор, и родился Прохор-хищник. Этот второй Прохор, не колеблясь, убивает Анфису, предает невинного Ибрагима, отца своего заключает в сумасшедший дом.

Прохор становится типичным капиталистом особого, «российского склада», он не считает нужным прикрывать свои действия фиговым листком демократизма, как его собратья на Западе, и действует грубо, не останавливаясь ни перед чем.

Бесправие рабочих в условиях свирепого монархического режима, полная безответственность «толстосума», находящегося под крылышком государственной власти, позволяют ему чувствовать себя царьком в своих владениях, питают его бредовые мысли о неограниченной власти над людьми.

Прохор пренебрегает всякой законностью, не считается с элементарными требованиями морали. «Ну, что ж, — пусть меня считают волком, зверем, аспидом… — думал он. — Плевать! Они оценивают мои дела снизу, я — с башни. У них мораль червей, у меня крылья орла! Мораль для дельца — слюнтяйство». «Сам себе я бог и царь!».

Прохор пускает в ход все средства для удовлетворения своей ненасытной жажды обогащения. Ничто не может остановить его. С большим мастерством вводит Шишков читателя во внутренний мир героя, раскрывает движение его мыслей, передает едва различимые смены настроений и чувств.

Откровенная грубость и цинизм отличают отношение Прохора к рабочим. Вместо обещанной прибавки жалования, он снижает им заработную плату, донимает штрафами, держит в сырых, грязных бараках.

И вот Прохор близок к цели. В упоении он подсчитывает свои барыши. «Цифры ошеломляли его, он подумал, что сходит с ума, испугался. За девять лет в дело вложено 33 миллиона… За текущий год он получил и получит около двух миллионов барыша. Два миллиона! То есть пять тысяч рублей в день, то есть каждый рабочий бросал ему в шапку ежедневно рубль с лишком, а себе оставлял лишь гроши».

Писатель разоблачает полное нравственное отупение, бездушие, эгоизм капиталиста, для которого существуют только интересы чистогана.

Рисуя преуспеяние Громова, В. Шишков показывает вместе с тем, как чрезмерная алчность лишает человека рассудка, способности взвешивать свои собственные выгоды, как, крохоборствуя, он рискует потерять все. Пожар в тайге угрожает предприятиям Прохора. Нужно немедленно принимать меры, но рабочие не соглашаются идти в тайгу, пока хозяин не выполнит их требований. Прохор наотрез отказывается это сделать. Одна мысль об уступках приводит его в неистовство:

«— А это что?! — вскипает Прохор, и бешеный взор его вскачь несется по строчкам поданной Протасовым бумаги. Прохор Петрович в ярости разрывает писанные требования рабочих, и клочья бумаги мотыльками летят с башни вниз.

— К черту, к черту! Псу под хвост!.. Сволочи, мерзавцы! Хотят воспользоваться безвыходным положением… Это ваши штучки, Протасов!

Прохор сжимал и разжимал кулаки. В его глазах, в движении бровей, в сложной игре мускулов лица — алчность, страх, вспышки угнетенного величия…»

Приведя эту выразительную сценку проявления необузданного гнева, доходящего до аффекта, со всеми его яркими внешними признаками, В. Шишков правдиво воспроизводит психическое состояние властолюбца, привыкшего диктовать свою волю подчиненным и вдруг почувствовавшего бессилие перед ними. Психологическая правда этой портретной характеристики убеждает в том, что писатель далеко ушел от той поверхностно-плакатной манеры в изображении отрицательных персонажей, которая была свойственна ему на раннем этапе творчества.