Угрюм-река

— Хы!.. Вот пес, извини на ласковом слове. Это мне глянется. Хы!.. Ладно, ладно, — он весь распустился в улыбке, подъехал на своем кресле к учтиво стоявшему юноше и дернул его за полу:

— Садись не-то. Поговорим.

Прохор опустился на краешек стула и сидел почтительно, как проситель у человека власти.

— Так, правильно. Как же ты поедешь с товаром-то? Ведь будет задержка в пути?

— Я на двух парах, быстро. Вчера выехал на железную дорогу купец Болдырев, — в Москву едет. Я подговорил его ямщика, дал ему красненькую на чай да в трактире водкой угостил, селянку съели. Он оповестит по деревням, что я поеду с товарами.

Места тут глухие. Сколько до железной дороги-то от вас? Тысяча верст? Думаю, что будет барыш.

— Вот дьявол! — вскричал купец, притворно раздражаясь. — Да ты у меня всю коммерцию отобьешь!.. Хы! Дам, дам, дам. Бери, брат, бери. Вот завтра утречком в лабаз и пойдем.

Прохора бросило от удачи в пот.

Покидал он город с болью в сердце. Ниночка обещала писать. Грустная-грустная вышла проводить его. Хозяин и хозяйка напутствовали гостя, крестили. Пусть он едет по дорогам с оглядкой: ночи разбойные, народ лихой, пусть Ибрагим смотрит за Прохором, как за самим собой. Ну, в добрый час.

Долго размахивал Прохор своей ушастой пыжиковой шапкой, стоя дыбом в санях. Но вот на повороте шустрые кони взяли круто, и он свалился с ног.

6

Словно выходец с того свету, самый дорогой, нежданный гость — Прохор Громов подъезжал к селу Медведеву, где родимый дом.

В широкой кошевке сидели трое: Ибрагим, отец и сын. Отец за сто верст встречать выехал; давно пришел «стафет» от сына, а второй — от Куприянова:

«Встречайте. Едет».

Тройка каурых несется быстро, у Петра Данилыча не лошади — зверье. И по селу — с кнутом, с бубенцами, вихрем. Вот церковь — «благодарю тебя, господи, что спас!» — а вот и зеленая крыша — выше всех их дом.

Яркое солнце слепило взор. У ворот нового своего домика стояла Анфиса; она заслонилась от солнца белой рукой, да так и впилась глазами в лицо Прохора. Петр

Данилыч помахал ей собольей шапкой. — Это кто? — Прохор спросил. — Не Анфиса ли? А вот и… Все у ворот на улице. Варвара-стряпка, Илья Сохатых в форсистом полушубке — шапка набекрень; старшина, горбун; разные барбосы с шавками, отец Ипат — священник и даже, казалось, душа самого дедушки Данилы.

Сбегался народ, — занятно, право. Жив и невредим!

— Гляди-ка, мать, какого орленка к тебе привез! Узнаешь? — прокряхтел хозяин.

— Зело борзо! — возгласил отец Ипат и засвистал одобрительно.

Плакала мать, плакал Прохор.

Прохор с дороги спал до вечера. Чай пили своей семьей, но в чистой комнате. Прохор без умолку рассказывал, заглядывая в книжечку. Отец слушал молча, с большим вниманием, и лицо его выражало то восторг, то гнев, то ужас. Мать вздыхала, крестилась, улыбалась, и не ушами слышала она, — слова как-то летели мимо, — слышала своим сердцем.

— Вот я жив, здоров. Это Ибрагим спас меня.

Отец грузно встал и, чуть покачиваясь, вышел в кухню.

— Папаша опять, кажется, выпивши?

— Пьет… — ответила мать. Она вздохнула, губы ее задрожали. — Плохая жизнь у нас…

Отец вернулся. За ним шагал, чуть согнувшись, Ибрагим.

— Садись, — сказал отец.

— Наша постоит, — ответил Ибрагим.

— Садись! — крикнул отец. — Да не сюда; вот в кресло. — Он выдвинул обитое плюшем кресло на середину комнаты и усадил горца.

— Мать! — сказал отец. — Пускай все сюда придут, Позови поди.

Прохор предупредительно выбежал в кухню. И вскоре, по его зову, горбун, приказчик, стряпка и кучер стояли возле дверей.

— Вот, ребята, — и хозяин указал на Ибрагима, — этот самый человек сына мне от неминучей смерти спас. И я, как именитый купец, желаю возблагодарить его. Ибрагим! — обратился он к нему. — Ты, может статься, и злодей, это ничего, со всяким случается такой конфуз, но ты.., значит, сердце у тебя из золота. Поэтому — спасибо тебе от всей русской души, благодарю покорно. — Он хотел опуститься пред ним на колени, но Ибрагим вскочил:

— Хозяин! Не надо!..

— Сиди! Сиди!.. Эй вы, все кланяйтесь, все! Варвара, Илюха! Благодарите все. Ибрагим! Жертвую тебе белого коня. Владей… Кучер! Коня передать черкесу с седлом, со всем. Илюха, отпусти Ибрагиму самого лучшего сукна, сапоги, шелку, — чего пожелает. И вот еще, погоди, погоди, — он вынес из спальни заграничный штуцер. — Это вот особо.

Ибрагим встал на колени, поцеловал штуцер и сказал дрожащим голосом:

— Цх! Спасибо, батька… Ежели винтовку давал мне, ежели коня давал, знай, батька, умру за тебя, за Прошку, за хозяйку… Умру! Да хранит тебя аллах, батька… Спасибо, батька!

Поздно ночью, когда Прохор лег спать, Марья Кирилловна села возле и любовно глядела в лицо его. Какой красавец!

И Прохор всматривается во всю фигуру матери сыновним, нежно чувствующим взглядом. Почему так поблекла она? Вот и морщинки, и какая-то складочка между глаз легла, и чуть опустились углы милых, ласковых губ. Жалко стало.

— Ты все вздыхаешь, мамаша… Почему это? Она пересела к его изголовью, откинула черную прядь кудрей с его высокого лба, поцеловала. Он обнял ее за шею и прижался к ее лицу.