Угрюм-река

Припоминая подробности, а то и просто выдумывая, чтоб постращать Нину, Прохор шаг за шагом снова пересказал ей о своем походе с Фарковым к могиле шаманки — лунная ночь, висячий гроб, черная коса, — о своем бегстве, о том, как вслед им слышался свист и шепот мертвой Синильги: «Бойе, поцелуй меня!»

Нина вздрогнула, перекрестилась:

— Какой ужас!..

— И в ту же ночь я видел сон. Все красное-красное, и — поцелуи… — Прохор говорил тихо, прислушиваясь к своим словам. — А потом другой сон, белый: девушку видел, одну знакомую крестьянку, Таню…

Нина в глубокой задумчивости глядела на огонь. Полумрак комнаты колыхался и что-то шептал вместе с пламенем. В темных углах неясная тишина стояла, и чудилось Нине, что там прячется душа Синильги, мрачная, неспокойная… Вот она, вот она идет.., и Нина вскрикнула.

— Барышня, что вы? Ведь это я. — Кухарка неслышно, по-кошачьи мягко ступая, прошла мимо них с клюкой и стала ворошить жаркое золото углей.

— Какая вы пугливая, — сказал Прохор.

— Нервы у меня… У нас в гимназии девчонки озоруют по ночам. Спиритизмом занимаемся, духов вызываем… Вот и…

— А я хотел вам рассказать еще кое-что. Пострашнее!

Нина огляделась кругом, прислушалась — за окном высвистывала метель и лизала темные провалы стекол.

— Зажгите лампу. Я не могу в темноте быть. Розовый абажур сильной лампы приблизил, вызвал из мрака темные углы. В углах спокойно, пусто.

— Подбросьте дров, озябла я. — Нина натянула на плечи шаль и плотней уселась в мягком кресле. — Это очень интересно. Ну, я слушаю, — проговорила она почти шепотом. Лицо ее побледнело.

Прохор смутился и беспечным голосом сказал:

— Нет, я лучше расскажу вам про одну молодую вдову-тунгуску… Очень смешной случай… Как-то старик тунгус завел меня к себе…

— Однако какой вы бабник! — слегка пристукнув каблуком, с брезгливой гримасой сказала Нина. — Вдова, Таня, еще про какую-то Анфису говорили…

— Это наша очень хорошая знакомая, очень красивая, в селе у нас, — голос Прохора дрогнул. — Я о ней не думаю. Мне Синильга подсказала про нее в последнем сне. Я даже не знаю — это, может, и наяву было.

— Я еще раз хочу услышать: как вы спаслись? — Извольте. — Прохор нервно вычиркнул спичку и закурил. — Я умирал. Помню, как шарахнула буря, сразу, вдруг. Нашу палатку отбросило. Вихрь срывал с меня шубу. Вихрь крутился белый, белый, холодный… Я высунул голову, и вдруг что-то сверкнуло перед самыми глазами, как огонь, как молния. Кто-то дыхнул на меня и с криком, ужасным таким, звериным, кто-то опрокинулся и закувыркался. Это Ибрагим закувыркался, в руке у него кинжал. Я знаю. Хотя он не сознается. И почему он закричал — не говорит. Вам тоже не скажет, лучше не сердите его, не спрашивайте… — Прохор порывисто курил, жадно глотал дым и с шумом выдыхал его клубами. — Потом вдали затявкали собаки. Я думал, опять волки это. Нет, собаки, и представьте — ездовые: шли на ярмарку, к озерам, якуты. Взяли нас. Так мы спаслись от смерти. Впрочем, я вам говорил… И вот не могу сообразить, не могу вспомнить — очень болен был, расстроен — до этого или после, а может, и в это время я видел Синильгу. Помню, кружилась, пела, била в бубен свой. И много-много о чем-то говорила. Все забыл.

Оба долго сидели молча. Потрескивали дрова в печи, мурлыкал кот.

— Вот и все мои приключения, — вздохнув, сказал Прохор.

Нина поняла, что ему тяжелы воспоминанья. Ей захотелось ободрить его, но не знала как, какими словами. Она достала из сумочки карамельку.

— Нате, шоколадная. После горького — хорошо. Прохор рассеянно положил карамельку в рот, сказал:

— Ерунда!

— Что?

— Синильга. Настоящая чушь. Первый раз — объелся. А под конец — хворал. Тоже разная чертовщина грезилась. Бред. Например, будто медведь отгрыз мне голову, а у меня новая выросла, львиная. Я задрал медведя и достал свою голову, только уж с бородой и всю в слезах. Когда проснулся, я действительно заплакал… Мать вспомнилась. А кругом был холод, безлюдье. И никакой надежды на спасение. Вот, Ниночка, хорошая моя… Вот… А мертвые никогда не ходят.

— Ходят. Не тела, а души. Это называется метафизика. Нет, виновата, мистика. Да, кажется, мистика, а может по-иному. Я читала Фламмариона «Пожизненные призраки» — там очень много разных случаев с покойниками. Еще у Крукса…

— Ерунда! — отрывисто сказал Прохор и резко швырнул окурок в камни. Нина показалась ему в этот миг маленькой. «Да, я мужчина, а ты баба», — самодовольно подумал он.

— Яков Назарыч, вы еще не спите, можно к вам? — постучался Прохор в дверь комнаты хозяина.

— Входи, братец, входи без церемоний. Ты как родной мне, все едино. — Он сидел в халате у огромного письменного стола, заваленного конторскими книгами, бланками, образчиками товаров, и брякал на счетах. Был поздний вечер.

— Я послезавтра уезжаю.

— Ну, что ты! Гости знай…

— Пора уж. Не отпустите ль вы мне, Яков Назарыч, товару в долг тысячи на полторы, на две?

— Куда тебе? — прищурился на него купец.

— Дорогой приторговывать стану.