Угрюм-река

Бойкий! Такой ли ухарь, страсть! Вижу, парень, и ты в него. По повадкам-то да по обличью. В него. — Яков Назарыч заулыбался самому себе, что-то припоминая. — Дак в капиталах, говоришь, батя-то твой? Ишь ты! Это Данило его пред смертью наградил. Только… Э-эх!.. — он прищурил левый глаз, улыбнулся по-хитрому и поскреб затылок. — Так мекаю, что не в коня корм. Не впрок будет…

— Ну отец! Тебе какое дело? — с досадой оборвала его Домна Ивановна.

— Не впрок, не впрок, — потряхивая головой, твердил Яков Назарыч. — Не в обиду будь тебе сказано, молодчик Прошенька, не деловой он человек. Слабыня. Бабник. Вот, торопись вырастать да бери все под себя. Дело будет… Дело.

— Про меня — услышите. Про меня все услышат! — гордо, с молодым задором откликнулся Прохор и покосился на девушку. — Ежели меня бог от смерти спас, я…

— Не хвались, едучи на рать. Молод еще, — предостерег его хозяин. — Услышут. Эк ты взлетываешь! Что ж собственно ты мекаешь делать-то со временем?

— Все! — крепко сказал Прохор.

В беседе время перевалило за полночь. Нина пошла спать. Ласковый взгляд Прохора проводил ее до самых до дверей и словно увяз в темноте, где постепенно замирали ее четкие шаги.

«Ушла… Какая она красивая! — думал он, не понимая, о чем спрашивает его Яков Назарыч. — Покойной ночи, Ниночка! Покойной ночи…»

На следующий день, жирно позавтракав, Прохор пошел с Ниной по городу.

На занятые у Куприянова деньги он успел купить черный овчинный полушубок, пыжиковую шапку с длинными ушами и в этом наряде был строен и красив. Он, осторожно и стыдясь, присматривался к Нине, скромно одетой в синюю шубу с белым воротником и белую шапочку. Ему нравился открытый взор ее больших умных глаз с оттенком задумчивости и грусти, нравились ее маленькие строгие губы, молочно-белое со здоровым румянцем лицо и вся ее крупная, расцветавшая фигура.

«Русская красавица. Вот бы…»

Он в это «вот бы» еще не мог влить значительного содержания, лишь чувствовал, что в его сердце намечается нечто, такое странное и новое. Ему хотелось без конца говорить с ней, без конца мечтать, выказать себя героем, чем-нибудь отличиться. Но язык, мозг и даже все движения его были скованы, он все еще дичился ее общества, боялся показаться ей смешным. Он видел в ней образованную барышню, а себя считал недоучкой, мужиком и вспыхнул как искра, когда Нина спросила его:

— А как же вы с ученьем? Что ж вы так-таки и забросите книги?

Подумав и потирая чуткие к морозу, ознобленные в тайге уши, он ответил:

— Учиться буду. Не знаю, — в школе или нет, но буду. По всей вероятности — дома. Куплю книг, программ…

— Ну, в это я не верю. Какое дома ученье? Учиться надо в городе, в людях, на обществе.

— Можно и дома. Было бы желание, — сказал Прохор. — А вам что ж, нравятся ученые?

— О да!

— А просто умные, сильные?

— Умному и сильному очень нетрудно сделаться и образованным. Да. — Она сжала губы и засмеялась в нос, обволакивая Прохора ласкающим взглядом.

— Постараюсь, — сказал тот и, заикаясь, добавил:

— Чтоб вам понравиться…

— Ха-ха-а!.. А вам так хочется понравиться мне? Смешной какой!

Прохор неловко поскользнулся и чуть не сшиб Нину. Они шли посреди укатанной дороги. Улица безжизненна. Кое-где двигались закутанные неуклюжие фигуры.

— Вот дом золотопромышленника Фокина, — сказала Нина. — Он в больших миллионах, а настоящего размаху нет; торчит здесь и всем доволен. Задает пиры. Однажды пьяного пристава заколотил в сахарную бочку и спустил с откоса. Был целый скандал. Дело доходило до губернатора. И все, конечно, сошло с рук…

— Деньги — сила, — сказал, оживляясь, Прохор. — Ниночка, а как вы думаете: буду я богат?

— Вы и так богаты.

— Да разве это богатство?! Я буду богат по-настоящему. — Глаза Прохора загорелись, голос перестал срываться. — По-настоящему буду богат. Настоящие дела заведу. Я об этом хорошо подумал.

Девушка засмеялась и слегка ударила его муфтой.

— Сколько вам, Прохор, лет?

— Тридцать.

— Ха-ха-ха! Сбавьте!

— Двадцать пять. Я не верю ни отцу, ни матери. Они думают, что мне восемнадцать.

Ошибаются, просчитались, — он говорил возбужденно, шаги его стали тверды, широки. Нина едва успевала за ним.

— Какой захолустный ваш городок, нет кондитерских, — сказал он. — Ужасно хочется пирожного.

Девушка широко открыла глаза и заливисто звонко рассмеялась.

— Ах вы, деточка! Как это хорошо! Вот придем, давайте торт стряпать.

— Давайте, — сказал Прохор упавшим голосом и мысленно выругал себя: «Дурак».

— Вы любите танцы?

— Нет, не занимаюсь, — с напускной важностью сказал он. — Не признаю.

— Хм, скажите пожалуйста, — со скрытой усмешкой кольнула она. — Вы какой-то особенный.

— Особенный? — Прохор замедлил шаги. — А может, я особенный и есть. Я начну рано. Учитель рассказывал нам о знаменитых художниках и музыкантах. Они уже в детстве были.., как это?

— Призваны?

— Ну да, вот! Например, Бетховен, кажется. Есть такой? Ага! Он с четырех лет будто бы. Может быть, такой и я. Только в своем роде музыкант. По промышленности, по коммерции.

— А вы в куклы не играете?

Огорошенный, он остановился

— Какая вы заноза!