И само время – стихия.
Природа не беспокоится о каком-либо заблуждении; сама она может поступать только правильно, не заботясь о том, что из этого выйдет.
То, что называют идеей, выступает перед нами как закон всех явлений.
Воспринимать природу и непосредственно извлекать из нее пользу дано немногим людям; между познанием и применением они охотно измышляют воздушный замок, старательно разрабатывают его и забывают за ним предмет вместе с его применением.
Точно так же нелегко понимают, что в великой природе совершается то же, что происходит и в самом маленьком круге. Когда опыт навязывает такого рода познания людям, они в конце концов сдаются. Мякина, притянутая натертым янтарем, оказывается в родстве с самой ужасной грозой. Это даже, собственно, одно и то же явление. Это микромегическое мы признаем еще в некоторых других случаях, но скоро нас покидает чистый гений природы, демон мудрствования овладевает нами и всюду умеет проявить свою власть.
Природа сохранила за собой столько свободы, что знанием и наукой мы, безусловно, не можем настичь ее или прижать ее к стене. Все это – наши глаза, наши воззрения; одна только природа знает, чего она хочет, чего она хотела.
Если естествоиспытатель хочет отстоять свое право свободного созерцания и наблюдения, то пусть он вменит себе в обязанность обеспечить права природы; только там, где она свободна, будет свободен и он; там, где ее связывают человеческими установлениями, он будет и сам связан.
2. Критика эмпиризма
Природу и идею нельзя разделить, не разрушив тем самым как искусство, так и жизнь.
Когда художники говорят о природе, они всегда подразумевают идею, не сознавая этого отчетливо.
Точно так же обстоит дело со всеми, кто исключительно превозносит опыт; они не хотят понять, что опыт – только половина опыта.
Сначала слышишь о природе и подражании ей, затем тебе преподносят «прекрасную природу». Предлагается выбирать; но ведь, конечно, наилучшее? А по какому признаку узнать его? По какой норме производить выбор? И где эта норма? Ведь не в самой же природе?
Допустим даже, что предмет дан, – прекраснейшее дерево в лесу, которое признал бы в своем роде совершенным даже лесничий. Но ведь для того, чтобы превратить это дерево в картину, я обхожу его вокруг и выискиваю самую красивую сторону. Я отступаю на достаточное расстояние, чтобы вполне обозреть его; я дожидаюсь благоприятного освещения, – и много ли после этого перейдет от дерева, как оно существует в природе, на бумагу?
Как раз то, что необразованным людям представляется в художественном произведении природой, есть не природа (извне), а человек (природа изнутри).
Мы знаем только мир в отношении к человеку – и никакого иного; мы хотим только искусства, являющегося отпечатком этого отношения, – и никакого иного искусства.
Кто первый связал в картине горизонтом конечные пункты многообразной игры отвесных линий, тот изобрел принцип перспективы.
Кто из систолы и диастолы, для которых образована ретина, из этого, говоря словами Платона, синкризиса и диакризиса, первый развил цветовую гармонию, тот открыл принципы колорита.
Ищите в самих себе, и вы найдете все; и радуйтесь, если там, снаружи – как бы вы это ни называли, – лежит природа, утверждающая и благословляющая все то, что вы нашли в самих себе.
Слова: никто, незнакомый с геометрией, чуждый ей, не должен вступать в школу философа – не означают: нужно быть математиком, чтобы стать философом.
Геометрия взята здесь в ее первых элементах, как она дана нам в Эвклиде и как она излагается каждому начинающему. Но в таком виде она – лучшая подготовка, можно сказать – введение в философию.
Когда мальчик начинает понимать, что видимой точке должна предшествовать невидимая, что кратчайший путь между двумя точками мыслится уже как линия, прежде чем она наносится карандашом на бумагу, он чувствует известную гордость и удовольствие. И не без основания: ему раскрылся источник всего мышления, ясными стали для него идея и реализованное, potentia et actu (быть в возможности и в действенности); философ не откроет ему ничего нового; для геометра с этой стороны обнажилась основа всего мышления.
Гипотезы – это леса, которые возводят перед зданием и сносят, когда здание готово; они необходимы для работника; он не должен только принимать леса за здание.
Освобождая человеческий ум от какой-либо гипотезы, которая вынуждала его неправильно видеть, неправильно комбинировать, фантазировать, вместо того чтобы смотреть, мудрствовать, вместо того чтобы судить, – мы уже этим оказываем ему большую услугу. Он видит явления свободнее, в других отношениях и связях, он упорядочивает их по-своему и получает снова возможность заблуждаться самостоятельно и на свой лад – возможность неоценимую, если впоследствии он сам поймет свое заблуждение.
Явление не оторвано от наблюдателя, а, напротив, погружено и вплетено в его индивидуальность.