Кто не доверяет своим чувствам, тот дурак и неизбежно превратится в умозрителя.
Человек достаточно вооружен для всех истинных земных потребностей, если он доверяет своим чувствам и так развивает их, чтобы они продолжали заслуживать доверия.
Чувства не обманывают, обманывает суждение.
Никто не отрицает, что зрение способно оценивать расстояния между предметами, находящимися рядом или один над другим; на предметы, стоящие один позади другого, эту способность не желают распространять.
И однако через параллакс человеку дано здесь, если его мыслить не стационарным, а подвижным, самое надежное указание[106]. Сюда включено уже, если ближе всмотреться, учение о применении соответствующих углов.
Кто довольствуется чистым опытом и в согласии с ним поступает, у того достаточно истинного. Подрастающее дитя мудро в этом смысле.
Теория сама по себе ни к чему; она полезна, лишь поскольку она дает нам веру в связь явлений.
В искусстве и науке, так же как в практической деятельности, все сводится к тому, чтобы объекты отчетливо воспринимались и трактовались сообразно своей природе.
Я жалею людей, которые много носятся с преходящестью вещей и уходят в созерцание земной суетности: ведь мы для того и существуем, чтобы сделать преходящее непреходящим; а это может быть осуществлено лишь тогда, когда мы умеем ценить и то и другое.
Кто может сказать, что у него есть склонность к чистому опыту? Каждый полагал, что он следует настойчивым советам Бэкона, но кому удавалось это?
С Бэкона Веруламского датируют эпоху эмпирического естествознания. Однако его путь часто пересекали и делали непроходимым теоретические тенденции. В сущности говоря, с каждого дня можно и должно считать новую эпоху.
При расширении знания время от времени становится необходимым произвести новый распорядок; он происходит обыкновенно согласно новым максимам, но всегда остается предварительным.
Опыт может расширяться до бесконечности, теория в состоянии очищаться и совершенствоваться в таком же смысле. Первому открыта вселенная во всех направлениях; последняя остается замкнутой пределами человеческих способностей. Вот почему все воззрения должны возвращаться; и иногда встречается удивительный случай, что при расширенном опыте снова входит в милость ограниченная теория.
Человек сам по себе, поскольку он пользуется своими здоровыми чувствами, есть величайший и точнейший физический аппарат, какой только может существовать; и величайшее несчастье новейшей физики состоит именно в том, что она как бы отделила эксперименты от человека и желает признать природу лишь в том, что показывают искусственные инструменты, желает даже ограничить ими то, что природа может создать.
Так же обстоит дело с вычислением. Есть много истинного, не поддающегося вычислению, как не все истинное возможно представить в виде эксперимента.
Но ведь затем человек и стоит так высоко, чтобы вообще невыразимое в нем нашло свое выражение. Что такое струна и всякое ее механическое деление перед ухом музыканта? Да, можно даже сказать: что́ такое физические (elementare) явления самой природы перед человеком, который должен еще укротить их и модифицировать, чтобы иметь возможность сколько-нибудь ассимилировать их?
Когда хотят, чтобы эксперимент дал все, к нему предъявляют слишком большое требование. Ведь и электричество вначале умели добывать только посредством трения, между тем как теперь его высшее проявление осуществляется простым прикосновением[107].
Нехорошо – хотя это и случается со многими наблюдателями – связывать с каким-либо воззрением сейчас же какой-нибудь вывод и рассматривать их за равнозначащие.
Теории обыкновенно – результаты чрезмерной поспешности нетерпеливого рассудка, который хотел бы избавиться от явлений и подсовывает поэтому на их место образы, понятия, часто даже одни слова. Подозревают, даже видят, что это только вспомогательное средство; но разве страстность и партийность не прилепляются всегда к таким средствам? И не без основания, так как они очень нуждаются в них[108].
Наши состояния мы приписываем то Богу, то черту и в обоих случаях ошибаемся: в нас самих лежит загадка, в нас, порождениях двух миров. Так же и с цветом: то его ищут в свете, то снаружи, во вселенной, и не могут найти его только в его собственном доме.
Наступит время, когда будут излагать патологическую экспериментальную физику и выведут на свежую воду все то жонглерство, которое надувает рассудок, контрабандным путем протаскивает какое-либо убеждение и, что хуже всего, препятствует всякому практическому прогрессу. Феномены должны быть раз навсегда вырваны из мрачного эмпирико-механико-догматического застенка и представлены на суд обыденного человеческого рассудка.
Природа умолкает на плахе; ее верный ответ на искренний вопрос: да, да! нет, нет! Все остальное от лукавого.
Микроскопы и телескопы собственно только спутывают чистый человеческий смысл.
Все плодотворное принадлежит не нам, а природе.
(П. 1819)